– Фостин, – позвал он смиренно, – прости меня. Я кругом виноват. Но Рофана не заслужила такой участи. Не говори ей ничего. Она легче перенесет мою смерть после обид, которые я ей нанес. А то, что ты здесь слышал – пусть не знает.
И старый орелин заложил последние камни.
* * *
Уже смеркалось, когда Фостин, позабыв про крылья, пешком вернулся в Гнездовище. На окраине Хорик достраивал свою гнездовину и поинтересовался, как там отец. Но Фостин лишь дико глянул на него и прошел мимо, ничего не ответив. Рофане, в тревоге ожидавшей его прихода, он сказал только, что Генульф в Гнездовище больше не вернется, и, как она ни билась, как ни выспрашивала, об остальном упорно молчал.
А ночью разразилась гроза. Страшнее никто из живущих на свете, наверное, не видел. Молнии с треском разрывали небо и обрушивались на хребет с такой силой и постоянством, как будто, весь гнев неба был обращен против него. Ветер, завывая, гнул деревья Кару к самой земле и, с дробным стуком, гнал по наклонной улице Гнездовища, сквозь водопады дождя, мелкие и средние камни. Все в мире замерло, следя за этим безумием и, наконец, свершилось! Оглушительный грохот потряс все селение, а когда перепуганные его обитатели выбежали наружу, они увидели, как в той стороне, где была Генульфова пещера, клубилось и медленно оседало под дождевыми потоками, громадное облако белой пыли.
Все, не сговариваясь, кинулись туда, даже не заметив, что гроза, как по волшебству, стала утихать. Те, кто летал, оказались на месте первыми и увидели нечто ужасное и невероятное. От того места, где была складка и ниже его, горного хребта больше не существовало. Словно гигантский нож перерубил его, раскрошив всю нижнюю часть. Безобразное месиво из огромных камней и переломанных деревьев простиралось далеко вниз, клином врезаясь в Долину. А на самом краю обвала, удерживаясь на нем каким-то чудом, лежал без чувств совершенно промокший Фостин.
Увидев сына и осознав, что случилось с ее мужем, Рофана упала в обморок. Поэтому, когда прибежали, наконец, остальные им, пришлось довольствоваться одним коротким взглядом на последствия катастрофы, и отправляться обратно, унося два безжизненных тела. Многие плакали, больше, правда, от испуга, но, в основном, все уходили подавленные. Было очевидно, что Генульф погиб в своей пещере и именно в тот день, когда рассорился с женой. Об этом почти все уже знали, (в маленьком Гнездовище трудно что-либо утаить), и печально качали головами, удивляясь, как это все так совпало.
У обрыва, правда, кое-кто остался. Это были дети Генульфа и бледная, испуганная жена Хорика. Она искала мужа, который вчера, едва закончив работу, собрался, сказал, что хочет сам поговорить с отцом, и ушел. До грозы он не вернулся, и сейчас его нигде не было.
Форехт с Дорхфином лишь печально переглянулись. Страшная буря обрушивала на них одну беду за другой. Отец, Хорик, Фостин… Впрочем, последний еще, может быть, жив. Видимо он оказался здесь, желая спасти отца… Братья стояли понурившись. Им не нужно было много слов, чтобы понять: каждый корит себя, что не пошел к отцу вместе с Фостином. И, пока заплаканные Усхольфа с Ланорфой уводили прочь жену Хорика, не желавшую верить, что ее муж погиб, Форехт и Дорхфин стояли над обрывом, то ли пытаясь понять, что же здесь произошло, то ли прося прощения.
Дни, последовавшие за ночной катастрофой, прошли в глубоком трауре.
Муж Усхольфы разрывался между Фостином и Рофаной, но, если первого удалось быстро поставить на ноги, то со второй ему пришлось повозиться. Рофана не хотела жить. Едва придя в себя, она начинала плакать, пока опять не впадала в спасительное забытье. Её удалось вернуть к жизни только сообщением, что Фостин не умер, но это было ненадолго. Как ни старались все в Гнездовище скрыть смерть Хорика, Рофана, все равно, узнала. И этого уже не пережила.
Однажды, она пожелала посидеть в одиночестве под звездами, и тихо угасла на скамье, сделанной её мужем, у входа в гнездовину, которую он сложил.
Фостин тяжелее других перенес смерть матери. Все уже знали, что на месте обвала он оказался потому, что спешил на помощь отцу, но опоздал. Молния ударила прямо перед ним, и больше Фостин ничего не помнил. Однако, уход Рофаны поверг его в состояние гораздо худшее, чем то, в котором он пребывал после гибели Генульфа. Он отказался стать старейшиной Гнездовища, уступив это право Форехту, замкнулся в себе и все чаще стал уходить к обвалу, где похоронили его мать.
Жена Фостина, первое время не тревожилась, понимая и разделяя скорбь мужа. Но, когда его отлучки стали каждодневными и растянулись от утра до позднего вечера, ей стало не по себе. Однажды она даже проследила за ним и, с удивлением, увидела, что Фостин не сидит, горюя на могиле матери, а слетает вниз и там, при помощи толстых сучьев разбирает завалы, как будто что-то ищет.
Довольно долго несчастная женщина стыдилась признаться кому-либо в своих подозрениях, но однажды не выдержала и пришла к Форехту. Она не знала, как ей быть, опасаясь, что Фостин заразился безумием своего отца, и просила совета у старейшины. Форехт сочувственно выслушал её, сказал, что Фостина сейчас, наверное, лучше не трогать и пообещал, обязательно поговорить с ним при случае. Однако, за заботами старейшины, такого случая все не представлялось. И, прошло еще довольно много времени, когда заплаканная женщина вновь прибежала к нему сообщить о том, что её муж, уже два дня, как не возвращается в Гнездовище. Тогда, позвав с собой Дорхфина, Форехт полетел на поиски.
Они долго кружили над обвалом, тщательно осматривая самые опасные места и, время от времени, выкрикивая имя брата. Нашли целую гору аккуратно сложенных, обломанных сучьев, но нигде ни следа Фостина. Не оказалось его и на плантации деревьев Кару, в стороне от основной дороги. И, только взлетев повыше, Форехт заметил распростертое тело брата высоко над Гнездовищем, на скалах, куда никто, кроме них, не сумел бы забраться.
И опять муж Усхольфы, призвав на помощь все лекарское мастерство, бился над своим пациентом день и ночь. У Фостина открылся жар, его сотрясала лихорадка и, все чаще впадая в беспамятство, он бредил каким-то предсказанием. Форехт, навещавший брата, был несколько встревожен этим бредом и, как-то, в минуты просветления, решился Фостина о нем расспросить. А тот, думая, что умирает, рассказал брату все, что слышал накануне гибели отца. Он слово в слово передал предсказание, и умолчал лишь о том, что сам является одним из тех детей, которых должен был найти Генульф.
Форехт был поражен. Конечно, в прошлом их родителей была какая-то тайна, но он полагал, что бесславно закончившийся полет отца положил всему конец. Теперь же выходило, что тень от загадочного прошлого ложится на них, на всех, и что есть или будет среди них некто, кто явится орудием Судьбы и погубит Гнездовище в наказание за несдержанную клятву отца.
На какое-то мгновение Форехт даже заподозрил Фостина в желании разыскать Летающих орелей и стать этим «некто». Иначе, как объяснить тот факт, что его нашли так высоко в скалах? Но Фостин печально посмотрел в лицо брата и сделал последнее признание. В обвале он искал и нашел несколько обломков из отцовой пещеры. На них много текста и рисунков и, хотя он не смог ничего понять, решил перенести их в горы, повыше, чтобы никто и никогда их больше не нашел. Видимо, за напряженной работой, он не заметил, как подхватил простуду, запустил её и, вот теперь, похоже, доживает последние дни.
Братья долго молчали. Один, обдумывая услышанное, а другой, размышляя над тем, правильно ли он поступил, скрыв от брата то, что увидел в горах. Возможно, конечно, что видение это было вызвано начавшимся жаром, но Фостин чувствовал, что это не так. Незнакомец, явившийся ему там, наверху, был, словно бы, его вторым я. Однажды Фостин увидел свое отражение в чаше с дождевой водой и готов был поклясться, что тот, с гор, его точная копия. Он просто стоял, смотрел на Фостина, и улыбался. А потом случился вдруг этот жар, озноб, и все исчезло. Странно, конечно, что нашли Фостина не там, где он прятал обломки, а гораздо ниже, но, перед лицом смерти об этих странностях думать не хотелось, как не хотелось говорить и о Незнакомце.