Упоминание о рыжих роа-радоргах и уисках, живущих на воде, напомнили Генульфу о его поисках. Но старейшина бескрылых заверил его, что никого похожего на тех, кто ему нужен, среди них не было. Впрочем, роа-радоргов бескрылые не встретили, чему очень радовались, но, по их словам, какое-то крылатое божество у этих воинов имелось. Говорят, перед тем, как начать сражение, они все цепляли себе крылья, подражая ему, но все это, скорей всего, сказки, придуманные самими роа-радоргами.
Рассказали кочевники и о крылатом боге абхаинов, который периодически умирал и возрождался вновь. По абхаинскому поверью, не так давно он снова возродился, но ведь Генульфу нужны были люди, а не вымыслы.
Чудесные рассказы совершенно ошёломили ореля. Он позабыл обо всем на свете, и дни напролет проводил с бескрылыми, слушая об их странствиях с ненасытностью и любопытством маленького ребенка. Все это не могло не тревожить Рофану. Она уже поняла, что поиски детей Дормата не более чем предлог и чувствовала, что их собственные дети постепенно отдаляются от отца. То лаской, то упреками старалась орелина вернуть мужа к семье, упирая на то, что старшие мальчики становятся на крыло, и его помощь им сейчас особенно необходима.
Генульф внял ее словам и пообещал в следующую вылазку обязательно взять их с собой в Долину. Этого Рофана никак не ожидала, и несколько дней ушло на ее уговоры, пока она не сдалась, мудро рассудив, что пусть уж лучше будет так, чем постоянно жить со страхом, что в один прекрасный день Генульф совсем не вернется. Однако она оговорила, что самый младший из сыновей – Дорхфин – все же ещё не полетит, чем вызвала бурю протестов со стороны мальчика. Весь день, пока отец с братьями отсутствовали, он дулся на мать и, почему-то, на сестер, и ни за что не хотел спускаться со скалы, с которой высматривал, не возвращаются ли старшие братья обратно.
Когда вечером вся семья собралась в гнездовине, восторгам не было конца! Одно дело представлять все по рассказам и, совсем другое, увидеть это же самим. Фостин, Хорик и Форехт не могли усидеть на месте, пересказывая матери то, что она и так миллион раз слышала от их отца. Но, слушая их, Рофана с грустью заметила, что ее обожаемые мальчики стали совсем взрослыми юношами и недалеки от того, чтобы разделить помешательство Генульфа. Рассказывая, они все чаще упоминали о бескрылых девушках, прекраснее которых, по их мнению, никого на свете не было, а муж только посмеивался и многозначительно подмигивал Рофане. Когда все улеглись, он пытался ее успокоить, уверяя в быстротечности юношеских впечатлений, но, довольно скоро, им пришлось убедиться, что восторги их сыновей вызывают чувства более глубокие, чем это могло показаться вначале. Когда через год бескрылые снова вернулись в Долину, только слепой мог не заметить, что составились три влюбленные пары.
Немного понаблюдав за молодыми, старейшина кочевников с Генульфом решили, что неплохо им было бы породниться. Ранние браки были у бескрылых делом обычным. А ореля чрезвычайно подкупило то обстоятельство, что влюбленные девушки были согласны ради своих избранников на жизнь в горах. Но тут возмутилась Рофана. Узнав о принятом решении, она заявила, что по орелинским законам такой ранний брак недопустим и, что обычаи бескрылых ей – орелине – не указ! Она была полна решимости стоять на своём до конца, и это вызвало первую в их жизни с Генульфом ссору.
Он буквально взорвался гневом! Напомнил, что много лет назад его лишили права называться орелем, поэтому, теперь и он, и вся его семья, могут себе позволить жить так, как им хочется, не сверяясь с какими-то дурацкими законами! «И, кстати, – добавил напоследок Генульф, – все орелинские клятвы и проклятия тоже не имеют теперь никакого значения». И тут Рофане стало страшно.
Память унесла ее в те далекие дни, где, поддерживая несчастного изгнанника, она спускалась в Низовье и слушала его рассказ. Генульф вспоминал, что в то время, когда Дормат рассорился с амиссиями, Северный город был Главнейшим, и именно в его дворец слетелись все Иглоны, чтобы уговорить брата не спешить с женитьбой. Вечером, идя в свои покои по внешней террасе, Генульф услышал из внутренних комнат голос Дормата. Судя по всему, Великий Иглон разговаривал с кем-то из братьев, так как только перед ними он мог не скрывать ни раздражение, ни досаду. Генульф тогда быстро удалился, чтобы не унижать себя подслушиванием, пусть даже и невольным, но одну фразу он, все же, услышал. С презрительным смешком Дормат произнес: «вот и все секреты Великого Знания…».
Тогда эти слова мало что значили, но, после череды несчастий, Генульф вспомнил о них и ужаснулся. Неужели Великий Иглон открыл кому-то самое сокровенное?! А, когда подозрение пало на него, совсем растерялся. Он понял, что кто-то действовал по заранее продуманному плану, выведав у Дормата Знание, и хладнокровно использовал его прикрываясь им, Генульфом, от разоблачения. Но кто? Хеоморн? Зачем ему? Ради власти Великого Иглона? Чушь! Он не мог быть уверен, что ему эту власть отдадут. К тому же, Хеоморн был столь ревностным сторонником соблюдения всех древних обычаев, что ни за что на свете не стал бы вносить такую сумятицу в веками отлаженный порядок. Нет, он не мог! Да и никого из братьев не представлял Генульф в роли циничного убийцы.
До последнего момента Иглон Северного города надеялся, что кто-нибудь подумает так же и выступит в его защиту, но этого не произошло. Летописец Гольтфор сделал, было, слабую попытку, однако, стоило Хеоморну задать ему прямой вопрос: зачем амиссиям клеветать на их брата, смутился и отступил. И тогда Генульф решил принять свою судьбу. Раз все вокруг, с легкостью, признали в нем злодея и негодяя, значит, ему нечего делать среди орелей! Он был даже благодарен Хеоморну за столь скорую расправу и изгнание, а посланное вослед проклятие вообще не воспринял всерьез. Но вот Рофана… своим благородным поступком она тронула до глубины души! Ее Генульф губить не хотел и долго уговаривал вернуться. А, когда понял, что уговоры бесполезны, тогда и рассказал все о своих подозрениях, чтобы она поняла и поверила в его невиновность. Девушка пришла в ужас! Она не могла взять в толк, почему Генульф не защищался и не рассказал обо всем Иглонам и Большому Совету, требовала идти назад, но он наотрез отказался. Амиссии указали на него, что же теперь, валить вину на другого? Рассказать об услышанном, значит бросить тень на весь род Великих Иглонов. Кто из подданных станет их после этого уважать?
Рофана, кажется, поняла и, после этого, занавес над прошлой жизнью окончательно опустился.
Никогда больше не вспоминали они о былом и, устраивая свою новую жизнь, даже как-то подзабыли, что Фостин не приходится им сыном. Но прошлое вернулось само, в облике амиссии, так напугавшей детей. Она заявила Генульфу, что посланное проклятие не исчезает само собой. Чтобы исчезнуть, оно должно исполниться, иначе, беды будут множиться, и множиться, а старая история не кончится никогда. Поэтому, святая обязанность Генульфа – найти детей Дормата и доставить их на Сверкающую вершину. Она даже дала некоторые ориентиры, весьма, впрочем, туманные, но объяснила это тем, что он должен был искать исчезнувших наследников вообще безо всякой помощи.
Орелин не знал, как ему отвертеться, ссылаясь на то, что не может оставить Рофану и детей, не поставив, хотя бы старших, на крыло, и на то, что условия их жизни не до конца созданы. Амиссия не возражала, но взяла с Генульфа клятву. Он не должен затягивать с поисками и начнет их при первом же удобном случае.