Чиро распахнул главные двери церкви Сан-Никола и закрепил их, чтобы свежий весенний воздух гулял внутри, подобно аккордам великопостных песнопений. Каждая поверхность блестела. Монахини будут думать, что церковь отдраена их заботами во славу Господа, но на самом деле Чиро надеялся произвести впечатление на дона Грегорио, чтобы тот разрешил ему впредь пользоваться лошадью и повозкой настоятеля.
Он натер скамьи красного дерева лимонным воском, вымыл витражные окна горячей водой с белым уксусом, вычистил мраморные полы и отполировал медные сосуды. Соскоблил капли воска с кованых подсвечников, куда ставили свечи по обету, и положил новые свечи в специальные мешочки. Запах пчелиного воска наполнил воздух в нишах около статуй святых, словно аромат розовой воды, которой Кончетта Матроччи сбрызгивала белье для глажки. Чиро знал это наверняка: когда она шла мимо, ее окружало душистое облако.
Статуи были теперь как новенькие. Чиро вернул блеск кремовым лицам и цвет – одеждам и сандалиям. Он водрузил святого Иосифа на его место в нише, вкатил тележку для свечей и отступил, чтобы полюбоваться результатами трудов своих. Заслышав шаги по мраморному полу, Чиро обернулся. Выглянув из ниши, он увидел, как Кончетта Матроччи преклонила колени в проходе примерно посередине между входом и алтарем. Сердце Чиро пустилось вскачь. Голову Кончетты прикрывала белая кружевная мантилья. Одета она была в длинную серую юбку из саржи и белую блузку – оперение невинной голубки.
Чиро взглянул на собственную робу. Мокрые снизу брюки с разводами сажи, прохудившиеся башмаки, грязная блуза… На нем красовалась вся палитра рабочего – мазки глины и полироли для меди, черные полосы от обугленных фитилей. Из нагрудного кармана вместо носового платка торчала грязная тряпка.
Он пригладил густые волосы, осмотрел пальцы – под ногтями черные полумесяцы грязи. Кончетта обернулась, взглянула на него и вновь повернулась к алтарю. Он редко оставался с ней в церкви один на один. Исхитриться поговорить с Кончеттой было почти невозможно. У нее были строгий отец, набожный дядя, несколько братьев и стайка подруг, которые окружали ее, как пояс передника.
Чиро вытащил тряпку из кармана и сунул ее за статую святого Михаила. Отстегнул от пояса медное кольцо с ключами и положил поверх тряпки. Прошел по центральному проходу, преклонил колени, а потом опустился на скамеечку рядом с коленопреклоненной Кончеттой и сложил руки в молитве.
– Ciao, – прошептал он.
– Ciao, – прошептала она в ответ.
Розовые губы дрогнули в улыбке. Кружево мантильи мягко обрамляло лицо Кончетты – будто картину. Чиро посмотрел на свои перепачканные руки и сжал кулаки, чтобы спрятать ногти.
– Я только что чистил церковь, – сказал он.
– Вижу. Дарохранительница как зеркало, – с одобрением сказала Кончетта.
– Это нарочно. Дон Грегорио охотно любуется своим отражением.
Кончетта нахмурилась.
– Я пошутил. Дон Грегорио святой человек. – Хорошо, что он все-таки прислушивается к словам брата. – И облечен саном.
Она кивнула в знак согласия, вытянула из кармана нитку белых опаловых четок.
– Я пришла к новенне[29], – сказала она, подняв глаза к окну-розе над алтарем.
– Новенна будет во вторник, – заметил Чиро.
– А, – откликнулась она. – Тогда я просто прочитаю «Розарий» одна.
– Не хочешь посмотреть сад? – спросил Чиро. – Мы прогулялись бы. Ты можешь помолиться в саду.
– Предпочитаю молиться в церкви.
– Но Бог повсюду. Ты же слышала об этом на мессе?
– Конечно, – улыбнулась она.
– Нет, не слышала. Ты шепталась с Лилианой.
– Ты не должен глазеть на нас.
– Зато я не глазею на дона Грегорио.
– А стоило бы.
Поднявшись с подставки для колен, Кончетта села на скамью. Чиро сделал то же самое. Он посмотрел на изящные руки Кончетты. На запястье покачивался тонкий и гладкий золотой браслет.
– Я не приглашала тебя садиться рядом, – прошептала она.
– Ты права. Как невоспитанно с моей стороны. Могу ли я сесть рядом с тобой, Кончетта Матроччи?
– Можешь, – ответила она.
Они посидели в молчании. Чиро вдруг понял, что почти не дышал с тех пор, как Кончетта вошла в церковь. Он медленно выдохнул, затем вобрал в себя дивный запах ее кожи: сладкая ваниль и белые розы. Наконец он за что-то благодарил Бога – за то, что Кончетта была так близко.
– Тебе нравится жить в монастыре? – спросила она робко.
У Чиро упало сердце. Жалость – последнее, чего он хотел от этой девушки.
– Это хорошая жизнь. Мы трудимся изо всех сил. У нас прекрасная комната. Дон Грегорио одалживает мне повозку, стоит мне только попросить.
– Правда?
– Конечно!
– Везет тебе!
– Я бы с удовольствием как-нибудь съездил в Клузоне.
– У меня там тетя.
– Да что ты! Я мог бы свозить тебя к ней.
– Посмотрим, – улыбнулась она.
«Посмотрим» Кончетты было лучше прямого «да» сотен местных девчонок. Чиро ликовал, но старался не подавать виду. Игнацио советовал сдерживаться и не показывать девушке, насколько она важна для тебя. Девушки, если верить Игги, предпочитают парней, которые их не любят. На взгляд Чиро, то была сущая бессмыслица, но он решил последовать совету Игги – возможно, так он и завоюет сердце Кончетты. Чиро повернулся к ней:
– Я бы предпочел остаться, но обещал сестре Доменике, что до обеда выполню ее поручение.
– Va bene. – Кончетта снова улыбнулась.
– Ты очень красивая, – прошептал Чиро.
Кончетта усмехнулась:
– А ты очень грязный.
– Буду куда чище, когда мы встретимся в следующий раз. А мы точно встретимся, обещаю.
Чиро встал и вышел в проход, не забыв преклонить колени. Он в последний раз взглянул на Кончетту, склонив в знак прощания голову, – в точности как монахини учили вести себя с дамой. Кончетта кивнула и повернулась к золотой дарохранительнице – той самой, на полировку которой Чиро потратил большую часть дня. Чиро прямо-таки вылетел из церкви. Вечернее солнце уже стояло низко – пурпурный пион на бледно-голубом небе. Чиро бежал через площадь к монастырю, и мир вокруг него сиял ярчайшими красками. Он распахнул тяжелую дверь, схватил пакет, который сестра Доменика приготовила для синьора Лонгаретти, и помчался вверх по склону холма.
Попадавшиеся навстречу люди здоровались с Чиро, но он ничего не слышал. Он мог думать лишь о Кончетте и долгой поездке с нею в Клузоне. Чиро представлял, какую еду взял бы в дорогу, как держал бы девушку за руку, как рассказывал бы ей о том, что у него на сердце. Его ногти были бы гладкими, круглыми и розовыми, а их ободки – белыми как снег, потому что он выскреб бы руки со щелоком. Кончетта не сводила бы глаз с Чиро, и они мчались бы вперед.
И возможно, он даже ее поцелует.
Чиро бросил пакет у двери синьора Лонгаретти. Когда он вернулся в монастырь, Эдуардо занимался в их комнате. Он посмотрел на Чиро:
– Ты бегал по деревне в таком виде?
– Оставь меня в покое. Я вычистил сегодня Сан-Никола. – Чиро рухнул на кровать.
– Видать, потрудился на славу. Вся грязь перекочевала на твою одежду.
– Ладно-ладно. Я все как следует выстираю.
– Про щелок не забудь, – посоветовал брат.
– Что на ужин?
– Жареные цыплята, – ответил Эдуардо. – Я шепну сестре Терезе о твоем усердии, и она наверняка оставит тебе добавки. Мне нужны ключи от часовни. Я закончил карточки к мессе.
Чиро протянул руку к поясу, чтобы отдать брату кольцо с ключами.
– Черт, – сказал он. – В церкви оставил.
– Так сходи за ними. Сестра попросила разложить карточки по скамьям еще до ужина.
Чиро побежал через площадь назад в церковь. После захода солнца похолодало, Чиро дрожал, жалея, что не накинул пальто. Главная дверь церкви была уже заперта, поэтому он направился к боковому входу, ведущему в ризницу, распахнул дверь…
И не поверил своим глазам.
Кончетта Матроччи была в объятиях дона Грегорио. И священник жадно ее целовал. Ее серая юбка приподнялась, обнажая гладкие золотистые икры. Она стояла на цыпочках, изящно вытянувшись. В руках священника Кончетта казалась голубкой, запутавшейся в черных зимних ветвях. Чиро перестал дышать, потом глотнул воздуха и поперхнулся.