Тут, помянув про исключения, он резко замолк, я догадался почему, и дальше мы шли, уже не переговариваясь.
Пересекли просеку, углубились в заснеженный лес. Осины, ели, опять осины, всякие кустарники, а там, где повыше, сосны. Вот и овраг, по дну которого тот самый ручей, который мне хотел показать Андрей. Хотя овраг более походил на ложбину, узкую, длинную, медленно поворачивающую туда-сюда. Ручей внизу быстрый, говорливый, то широкий, то совсем узкий, в некоторых местах и перепрыгнуть можно. Чернеет освободившаяся водица между полосами снега на берегах. Чернеет, и не то что говорит-журчит, а поёт. Но на одной ноте. А если в воду упала крепкая ветка, то поет на двух или трех нотах, потому что один поток огибает эту ветку, а другой ее перепрыгивает.
Андрей бросил поперек узкого места пару толстых сучковатых веток, потом еще столько же.
– Нам на тот берег. Переберешься, барин? Вон там, за склоном, полянка, там кладка поленьев. Еще с осени осталась. Перезимовала, значит.
Я почти не замочил бахилы-бродни, и, поднявшись по склону, мы вышли на полянку. Снегу тут было совсем немного, а сбоку меж стволами действительно стояла кладка, или поленница, как уточнил Андрей.
– Ага, стандартный способ. Построить поленницу штабелем. Так вернее, если для хранения под открытым небом. Хоть верхние намокают, зато остальные не мокнут, а подсыхают. И зимуют нормально. Проветриваются… Вот мы сейчас и костерок заладим. Поленья – это быстро и жарко. Давай-ка я займусь. Настругаю одно полешко, а дальше остальные займутся – и вперед. Возжечь костер – святое дело!..
Это вышло у него быстро. Мы уселись на бревна рядышком с огнем и наблюдали, как медленно образуются уголья. И слышали, как в поленьях посвистывает-попевает. Это из-за сырости все-таки. Огонь невысокий, но жаркий. И долгий.
Андрей извлек из кармана своей военной куртки плоскую бутылку виски. Свинтил крышку, протянул мне. Потом из другого кармана достал два небольших яблока. Положил их на бревно между нами.
– Пей, поэт, это я с оттуда привез. Так и лежала два года, тебя дожидалась.
Я понял. Сделал большой глоток, передал ему бутылку и взялся за яблоко.
– А чего ж ты сам не пил, виски все-таки? – проговорил жуя.
– А не пью почти. Но если иногда, то водяру. Зимой, как находишься по морозу, на ночь. Но редко. Не тянет… Привез мне один генерал пару бутылок в качестве презента, вот мне и хватило надолго. Да и ты привез нынче… Ладно, твое здоровье, брат!
Он булькнул, затем аккуратно навинтил крышку и убрал бутылку в карман. Объяснил:
– Это ж виски, черт его дери, его в тепле держать надо, а не в снег ставить. Вот в пустыне с этим нет проблем: всунул в песок, и нормально. Или просто на воздухе оставил – не охладится.
Вслед за мной он захрустел яблоком. Я молчал, мне было хорошо, особенно после виски. Хотя виски и снег под ногами – это забавно. Андрей будто ухватил эту тему:
– Виски и снег – очуметь можно, да? Но русский человек все пережить может. А в пустыне я привык к виски. И знаешь почему? От жары спасает. Чесслово! Мне там рассказывали, это от колонизаторов осталось – такая привычка, то есть от англичан, которые там протекторат имели более века. А что делать – жара, племена кругом, только и попивай, сидючи в гамаке и командуя поклонниками ислама.
Мы сделали еще по глотку, потом закурили. Все хорошо. Тишина, прозрачно, остро пахнет тем самым набухом, о котором сказал Андрей, уголья потрескивают у ног, холодно, а тепло.
Докурили, бросили окурки в угли, поднялись, потому что Андрей, как выяснилось, не показал мне чего-то самого главного. Мы пошли ве́рхом вдоль ложбины по течению ручья, вторя его поворотам. Минут через пятнадцать лес расступился, а ложбина будто вытекла в ровное место. Возникло пространство, и в его низу я увидел почти что озеро.
Ну, не озеро, конечно, а долгая поверхность воды, почти окружность, почему-то выпуклая. Мы стали на берегу, и я спросил:
– Это как?
– Это только в максимум таянья. То есть не озерцо, а набух, я ж тебе сказал. Через пару недель спадёет, опять будет речей как ручей. А сейчас набухло, растеклось по низинке. Как блюдце, да? И прет, прет! Пёрло. Выпуклый мениск, так это называется в гидродинамике, в отличие от вогнутого. Физики, чего они только не придумают! Будто вода выпрыгнуть хочет из самой же себя, тужится. Набухает, как тесто в опаре. Или это как линза, да? А в ней небо отражается. И увеличивается.
Да, про небо – это точно. Небо висело в этом озерце, холодно отражаясь в нем. Андрей хмыкнул:
– Хочешь быть счастливым? Стань между ними и загадай желанье. То есть повисни между небом, которое сверху, и небом в воде. Понял? Как это принято у людей: если стать или сесть между двумя людьми с одинаковыми именами и загадать желанье, то сбудется. Могёшь, поэт? Али летать разучился?
– Мало выпил, чтобы летать. Всего-то два глотка виски.
– А, ясно. Намекаешь? А по трезвухе – что, никак? Какой же ты поэт?!
– Может, и никакой.
– Брось! Это кто ж знает, кто ж знает, покуда ты живой? Вот помрешь – и выяснится, да не на поминках, а много после. Впрочем, это банальная истина… Ну, насмотрелся на чудо этой весной? Тогда пошли, если летать не будешь…
Все-таки я промок. Не то чтобы очень, но носки оказались мокрыми. Андрей кинул мне пару своих, шерстяных, валявшихся на печке. Они были еще теплыми.
– А у тебя?
– У меня нормально. Я ж в сапогах. Незаменимое произведение – яловые сапоги. Это не кирза какая-то. И не твои ботинки. Ладно, одевайся, и ужин готовить будем, уж вечер. Сейчас печь залажу по такому случаю. А ты, будь другом, сходи в сени и притащи оттуда бутылку твоей водки, я туда ее поставил, чтоб тут не грелась, а еще захвати полешек, сколько донесешь. Только бутылку не разбей по дороге!