Бросов развернул ногой стул, сел с размаху, рассмеялся.
– Сам придумал?
– Я всегда всё придумываю сам. Несмотря на то, что всё уже за нас придумано. Так тебе нужны деньги? – Махлевский придвинул пустую рюмку.
– А не рано ли требуешь комиссионные?
– Так ты, я смотрю, ожил. И потом, заметь, я никогда не требую. Хочешь, налей, а не хочешь, сам глотай эту гадость. А я пошёл, и меня здесь не было.
Бросов налил.
– С днём Халявщика! – весело сказал Малевский и так же лихо опрокинул рюмку в алчущее горло.
А потом допил и остальное, за День Вора в законе, за День Педераста и прочее, благо хозяин бутылки не возражал. Но о дате конца Света благоразумно умолчал. Видно, приберёг для более проблемного случая.
Наводка на Бросова сыграла свою положительную роль. Махлевский на этот раз оказался правдивей барона Мюнхгаузена, а Мария Тронова – пунктуальней английской королевы. Она позвонила ему на следующий день и назначила встречу в том же буфете.
Ровно в четыре, как у Маяковского, она вошла в дверь, с которой Бросов, устроившись в углу и отставив в сторонку лишние стулья, не сводил глаз. Она вошла неторопливо, деловым шагом, с высоко поднятой головой, как хозяйка. Он узнал её сразу. Во-первых, это было новое лицо на буфетной территории ЦДЛ, во-вторых, её модный прикид очень выделялась на фоне литераторского полузатрапеза, а в-третьих, Махлевский и в этом не соврал – в ней, действительно, было что-то и от Афродиты, и от Венеры, он бы добавил, и от Екатерины Великой, а вот насчёт нимфоманки Бросов засомневался. И не только потому, что не был спецом в этой области, подобно Махлевскому, а потому что выражение её глаз говорило совсем о другом. И вообще, весь её облик скорей напоминал ему дубовую корабельную ростру, тщательно вырезанную искусным мастером из цельного куска, с соблазнительными формами и в то же время недоступную, величественную и целеустремлённую, которую не сломит ни девятый вал, ни подвернувшийся на пути корабля случайный айсберг со своей коварно-таинственной подводной частью. Об этом он сделал в своём внутреннем писательском дневнике особую пометку.
Бросов встал, поднял руку, дабы обратить на себя внимание, одновременно стыдясь своего плебейского жеста. Но она и без того сразу направилась прямиком в приготовленный им угол.
– Господин Бросов? – спросила негромко, но приветливо, твёрдым голосом, богатым обертонами и приятно вибрирующим, пристально разглядывая его фигуру.
Бросов почувствовал, что краснеет. Ещё никто не называл его господином. Тем более, такая эффектная женщина, не попавшаяся даже в обычно урожайные сети Махлевского. И хотя она выглядела младше его лет на пять, вмиг представил себя инфузорией под микроскопом, суетящейся на одной месте в поисках опоры. Она накатила на него океанской волной, и он едва не захлебнулся. Он уже был её рабом, а она госпожой. Эта начальная встреча и определила характер их будущих взаимоотношений.
– Да, это я, – голос прозвучал хрипло и глухо, он откашлялся, тайком вытирая о брюки вспотевшие ладони, ибо из накатившей волны протянулась к нему рука помощи.
– Рада встрече.
– Что вам предложить… Чай? Кофе? Бутерброд?
– Обойдёмся без бутербродов, – её большие, правильно очерченные, губы тронула ироническая улыбка, она раскусила его мгновенно. – Кофе со сливками, в маленькой чашке, сахар один и на блюдце.
– Понял. Присаживайтесь. Я сейчас…
Разговор был коротким, но предельно содержательным. Тронова довольно чётко обрисовала суть вопроса, снабдила Бросова необходимыми материалами в виде рекламных буклетов по теме и со значением пожала руку, уже на прощанье. Бросов в этот же день приступил к заданию и не мыл руку, приложившуюся к её руке, до тех пор, пока не поставил точку. Задание оказалось для него лёгким, воображение не подвело. Заказчица осталась довольна и тут же подбросила ещё одно: сценарий для рекламного видеоролика на телевидении. И это задание он выполнил довольно изобретательно и в кратчайшие сроки. Но когда Тронова стала расплачиваться с ним за проделанную работу, он решительно отказался от вознаграждения, чем не столько удивил её, сколько поставил в затруднительное положение. Однако она быстро сориентировалась – пригласила в ресторан. От ресторана Бросов не отказался…
Нельзя сказать, что он влюбился в неё, но что покорился ей – бесспорно. Положить её на лопатки, как советовал Махлевский, Бросову так и не удалось – она легла сама в нужный момент, и сама диктовала и в первый, и все последующие разы, что ему, Бросову, делать. И тот, кто в определённый момент оказался снизу, действовал таким образом, словно он был сверху, а пребывающий наверху, принял на себя роль подчинённого.
Со временем подобное соотношение ролей в их связи усугубилось и стало напоминать ему расклад в той самой революционной ситуации, описанной вождём мирового пролетариата, которая в течение семи десятилетий была известна каждому советскому школьнику: когда низы уже не хотят.., а верхи не могут… Они прожили вместе неполных семь лет, и на четвёртый год их супружества между ними стали возникать характерные для взаимного отдаления диалоги типа нижеследующего:
– Почему ты разговариваешь со мной в приказном тоне? – возмутился однажды ни с того ни сего муж, до того годами безропотно сносивший подобное к себе отношение.
– Потому что я говорю тебе, что надо делать, а ты не делаешь! – парировала удивлённо жена.
– А почему я должен делать так, как ты говоришь?
– Потому что так будет лучше!
– Для кого лучше?
– Иди ты, знаешь куда!
Бросов приободрился – подобные ответы возникают, когда крыть нечем.
– Не знаю, назови точнее. Может, вместе наведаемся.
– Только без меня!
– А это выход, Матрона! – бросил он с улыбкой.
Но это был ещё не выход. До выхода оставалось несколько лет. И с тех пор Бросов стал называть жену Матроной. Гласно – как бы играючи объединяя в одном слове имя и значимую фамилию. А негласно, подспудно – за её командную должность в семье, которую она присвоила себе не совсем демократическим путём, то есть, без предвыборной суеты – в отсутствие предварительных дебатов и последующего семейного голосования. Мария была женщиной умной, образованной и волевой, она сразу поняла значение своего нового крещения и приняла его безоговорочно, как должное. А в недалёком будущем, когда они уже расстанутся, даже утвердила его в качестве бренда своей фирмы. Собственно, семьи в её классическом варианте у них не существовало изначально. Они поженились на перевале веков. Он тогда был начинающий писатель, только что вернувшийся из Чечни. После бесконечных ночёвок в горах под обстрелом, после изнуряющей жары и дикого холода, в кровавой атмосфере ненависти и восточной непредсказуемости, после многих месяцев грубого походного быта, сопряжённого с ежечасным риском для жизни, о чём он пока никому не рассказывал (были моменты, когда он праздновал труса), оказаться в тёплых объятиях красивой женщины было для него сущим раем. Она его вырвала из пут депрессии, и он прилепился к ней, чувствуя некоторую благодарность за избавление. И здесь Махлевский опять оказался прав – лекарство для Бросова было найдено, и, что самое главное, оно подействовало. Пришлось целую неделю поить приятеля. А вот насчёт отстёжки от гонораров было сложнее. В какой-то момент Бросов сел за письменный стол и за год, пытаясь восстановить прежние, сожжённые на варварском костре, записи, сочинил серию репортажей (репортажей не в прямом смысле, а как авторский приём) о Чеченских событиях, свидетелем которых ему пришлось быть. И вот уже замаячила впереди слава подобная славе автора «Севастопольских рассказов». Матроне понравилось то, что написал её муж, и она решила его облагодетельствовать. Выделила энную сумму, нашла издателя, обрисовала ему подробно, во всех мелочах, каково должно быть издание – с подачи мужа, разумеется – и всё уже было на мази, подписан контракт и проект был запущен в производство. Но ближе к тому дню, к которому был обещан сигнальный экземпляр, они узнают, что издатель якобы обанкротился и смылся за границу, подальше от своих заказчиков. И, как выяснилось позже, к изданию книги даже не приступали.