– Я так понимаю, ты здесь, потому что жертва имеет какое‑то отношение ко мне?
Макс помолчал, а затем, проигнорировав мой вопрос, продолжил:
– О самой жертве информации немного. Тело мумифицировано.
– «Все чудесатее и чудесатее». Запах сильный?
– Нет.
Я кивнула, делая мысленную пометку пополнить запасы сельдерея, прежде чем закрыла дверцу холодильника.
– Он признался в ее убийстве?
– Поначалу нет. Сказал, что нашел тело прямо на обочине, что одежда на трупе была в лохмотьях, обувь уже украдена, что это нелегальная иммигрантка, которая не смогла пересечь пустыню. Он сказал, что просто «пользовал» ее.
– «Пользовал». Мерзость.
Однако ничто из услышанного не объясняло, почему помощник шерифа так подробно все это мне выкладывал. Не говоря уже о том, зачем вообще это делал. Мог бы просто как‑нибудь позвонить в свободную минутку и рассказать, а не приходить специально. Сбоку на моей шее дернулся нерв. Я протянула банку с колой Максу и открыла свою, но все еще не могла заставить себя сесть.
– Из того, что я слышала, на дело серийного убийцы не тянет. Жертва одна, он отрицает, что убил ее. – Не было нужды говорить Максу, что это тянет лишь на тяжкое уголовное преступление четвертого класса – надругательство над трупом. Скромный тюремный срок. – Не возьму в толк, какое, к черту, это имеет отношение ко мне? – Я отпила из банки.
– Когда криминалисты проверили машину, они нашли тайник с альбомом для вырезок и журналами. – Здесь Койот, как мне показалось, взвесил свои слова более тщательно, если это было возможно. – И с открытками.
Немного колы пролилось на ковер Джейн: моя рука дернулась.
– Адресованными, надписанными? – спросила я.
Он покачал головой. Я пожала плечами:
– Куча народу покупает открытки. Даже дальнобойщики.
Он шумно вздохнул и сказал:
– Все журналы были со статьями об убийствах на Шоссе шестьдесят шесть.
«Шоссе‑66». Самое крупное в моей карьере дело об убийствах на сексуальной почве. Дело, закрыть которое мне не удалось. Дело, в котором я потеряла молодого агента, ставшего последней известной следствию жертвой убийцы. И единственной, кого так и не нашли. Мне не хотелось задавать напрашивающийся вопрос – тот, на который я семнадцать лет мечтала ответить. Вместо этого я сказала:
– А, фанат. Этот, как, ты сказал, его имя?
– Флойд Линч.
– Он мог быть фанатом: даже у серийных убийц есть фанаты.
– Похоже, журналы в самом деле повлияли на него. Знал он много, в том числе имена жертв.
– Все это говорили в новостях.
– И писали в журналах: «Я перерезал ей ахиллесово сухожилие, чтобы она не смогла убежать, я изнасиловал ее, потом задушил медленно и почувствовал, как податлива косточка в ее горле…»
– Это тоже было в новостях. К тому же он мог и нафантазировать, что‑то добавить от себя.
– «…я отрезал ей правое ухо».
А это уже ломало версию, которую я выстраивала. Никто, кроме правоохранительных органов, не знал, какие были у киллера трофеи. И отрезанных ушей так и не нашли.
– Такие подробности мы скрывали, – призналась я.
– Вот что мне рассказали. – Нервничая все заметнее, Макс поерзал на диване и прочистил горло.
Голос его, однако, зазвучал мягко и спокойно. Ненавижу, когда так делают. Это недобрый знак.
– Бриджид, потом, когда криминалисты сказали Джорджу Манрикесу, мед…
– Знаю, судмедэксперту.
– …о журналах, он поднял дело и сопоставил факты с результатами осмотра тела, которое обнаружили в машине.