– А что, хорошая идея! У нас-то хлопушки без глушителей! Может, заметят, олухи, нашу пропажу. Продолжайте стрелять, а я вернусь к нашим баранам!
Он прополз к столу, где громоздились отобранные материалы. Стащил их на пол и, щуря слезящиеся глаза, плотно связал между собой все бумаги и папки. Затем, разбив настольной лампой выходящее на улицу окно, вышвырнул бумажную пачку наружу. Немного подумал и послал вслед лампу, а потом добавил пишущую машинку. Из дыма появился полицейский:
– Патроны кончились. Но надеюсь, пальбу заметили. Я, кажется, посшибал пару горшков в окнах напротив… – Он задыхался, глаза его вылезли из орбит, как у поджариваемой рыбы.
– Там двор, к сожалению, глухой. К тому же твой лейтенант пока сообразит что за пальба, откуда, зачем… Он-то небось думает, что мы сейчас жрем сосиски с пивом в подвальчике за углом. Уф, как тяжело дышать! Будто в паровозной топке. Мне кажется, у нас минут десять от силы. Потом просто обрушатся перекрытия пятого этажа. Они как пить дать деревянные и уже прогорают снизу. – Хорст несколько раз топнул по дымящемуся под ногами полу: – Чуешь, как печет. Так вот. Бери все, что под руку попадется, и кидай из окна.
– … Э! – Вертхольц неожиданно закатил глаза и рухнул пластом, потеряв сознание.
Хорст издал пересохшим горлом странный звук, похожий на что-то среднее между смехом и предсмертным рыком затравленной волчицы. Хватаясь руками за горло и почти вслепую, он начал вышвыривать в окно, в которое уже врывалось жадное пламя, все, до чего мог дотянуться. На каски пожарных, на крыши их машин полетели стулья, обломки ящиков, процессоры и дисплеи компьютеров, ворохи канцелярских принадлежностей, тумбочка, туфли, рубашка, кобура…
Пожарные, скрипя от злости зубами, оттянули двух ушибленных своих товарищей к каретам скорой помощи. Затем они взобрались по подведенной к оконному проему пятого этажа пожарной лестнице и влезли внутрь конторы…
Через десять минут пожарные осторожно спустили вниз и на носилках отнесли к санитарным машинам двоих мужчин, едва подающих признаки жизни.
Врач констатировал ожоги кожи и легких. Он поправил под головой одного из пострадавших подушку и повернулся к сестре, которая обрабатывала ожоги аммиакосодержащим препаратом.
– Керстин, распорите всю оставшуюся на них одежду и вынесите ее из машины: паленым воняет невыносимо…
– Хорошо, господин Брандамайер.
В приоткрытое окно санитарной машины заглянул полицейский лейтенант, покосился на трубки капельниц, вползшие в вены и ноздри неподвижно лежащих:
– Господин доктор, вам еще одного принесли…
Доктор Брандамайер, торопливо хлопнув дверью, склонился над телом:
– Это уже не по нашей части. Он мертв. Огнестрельная рана в области левой лопатки, множественные переломы грудной клетки и костей черепа…
Из дверцы реанимационного фургона высунулась медсестра. Протянула Брандамайеру кусок обгоревшей бумаги с компьютерной распечаткой. Там поверху столбиков цифр было что-то написано от руки.
– Вот, нашла. У одного из них в кармане брюк было – как не сгорело – непонятно!
– Так, что здесь такое… Посмотрим. – Врач вплотную приблизил клочок бумаги к лицу и с трудом разобрал написанное: «Любому полицейскому с последующей передачей офицеру». – Керстин, отнесите это лейтенанту. Вон он курит у своей машины.
Сестра взяла послание и направилась к полицейскому. Однако на полдороге она не удержалась и, убедившись, что на нее никто не смотрит, развернула с интересом записку, но тут же разочарованно хмыкнула, не найдя в ее содержимом ничего душещипательного. На обгоревшем листе бумаги было всего несколько слов:
«Господин лейтенант, прошу вас отыскать пачку документов, брошенную мною с пятого этажа. Это очень важно. Фромм Хорст».
Глава 6
Ягов проиграл гейм на своих подачах, вместе с ним второй сет и, сунув ракетку под мышку направился к скамейке. По пути он с досады расшвыривал ногами разбросанные по всему корту ярко-зеленые мячики. На скамейке со скучающим видом его ждала Вера. Василий Ефремович сел рядом, обтер лицо махровым полотенцем и хлебнул из термоса сладкого чая:
– Ну что, Верочка, нравится тебе теннис?
– Ничего интересного.
Подул холодный осенний ветер. Вера поежилась, накинула на плечи поверх вязаного свитера куртку и, глядя, как дымится в стаканчике чай, спросила:
– А как зимой играть, снег же будет?
– Вот чудная. Для этого есть закрытые площадки. Можно было уже сегодня там играть, но здесь на воздухе приятнее. Хотя ты права. Под крышу нужно. Скорее всего, мы здесь последний раз в этом году. А тебе тоже надо начинать. Отец просил приобщить тебя к спорту.
– Вы для этого меня с собой взяли, Василий Ефремович?
– Конечно. Вон видишь того пожилого мужчину? У меня, зараза, постоянно выигрывает. Так у него тоже дочь. Играет уже два года. Причем неплохо. Вот на пару и будете… Эй, Феофанов! Прекратите сейчас же тренировать подачу, вы и так меня разнесли вчистую!
Мужчина, которому было далеко за пятьдесят, перестал сосредоточенно запускать через сетку мячи и улыбнулся:
– Замечание принимается, Василий Ефремович. А что, ваша молодая, очаровательная спутница, не хочет попробовать?
– Нет, она нас, стариков, стесняется. Ну, идите же сюда, попьем горяченького…
Ягов откинулся на спинку скамейки и окинул взглядом засыпанные листьями корты. Невдалеке, сквозь уже оголившиеся верхушки лип и кленов, проступала громада футбольного стадиона. По аллее, проложенной между кортами, шатались праздные прохожие. Они жевали чипсы или, изгибаясь, засасывали губами капающее мягкое мороженое. Некоторые подходили к ограждениям кортов и недоуменно, порой с насмешкой, а чаще с тщательно скрываемой завистью, смотрели на бегающих людей в роскошных спортивных костюмах и кроссовках. Эти играющие пары пожилых мужчин и женщин, экипированных «по полной программе», вызывали у прохожих чувство досады за то, что не они и не их прыщавые сопливые дети носятся в дорогой одежде за мячиками. Зеваки, стоя за проволочной сеткой, смотрели на совершенно странный для них мир. Мир из какой-то другой неведомой для них богатой жизни.
Ягов помахал рукой девушкам-подросткам, вцепившимся пальцами в сетку, и улыбнулся. Уж очень они напоминали своими раскоряченными напряженными позами плакат в защиту черного населения Родезии. Девушки вздернули неумело припудренные носы и, нарочито гордо прошествовав мимо мусорного бака и палатки пепси-колы, окруженной скучающей очередью, скрылись в боковой аллее.
– Что, испугались тебя девочки, Василий Ефремович? – ухмыльнулся Феофанов и сел рядом с Верой. Та подвинулась поближе к Ягову, отвернувшись от пахнущего едким потом игрока. Он же, не замечая этого, продолжал: – Неплохо сегодня идет. Почти все удары в поле… Но я так понимаю, игра на сегодня окончена, и нам нужно с вами кое о чем переговорить?
Ягов кивнул:
– Верочка, будь так любезна, сходи к выходу, взгляни, не приехал ли Горелов. Ты ведь знаешь Горелова? В очках такой…
– Знаю.
Девушка поднялась и, не вынимая кулачков из оттянутых рукавов свитера, похожая на пингвина, направилась к калитке. Она осторожно обходила размахивающих ракетками игроков и испуганно пригибалась, если кто-нибудь из них вскрикивал, выкладываясь в мощном ударе. Феофанов плотоядно проводил взглядом ее ягодицы, упруго перекатывающиеся под джинсами:
– Василий Ефремович, что это за дева такая чудная? В ресторанчик с ней нельзя ли сходить? Или это ваша пассия?
– Это дочь моего школьного друга. Считайте, что это моя дочь.
– Хорошенькая дочка. А почему же самого друга здесь нет?
– Давайте без намеков. У вас что, в Генштабе принято подкалывать партнеров? – Ягов поморщился и, потрогав пальцами обод ракетки и съехавшие струны, продолжал: – Я, собственно, позвонил вам потому, что к сегодняшнему дню должно было кое-что проясниться по нашему с вами делу. А именно, будет ли та поставка, о которой вы информировали?