Ясное дело. «Экспрессен» тоже присутствовала на том же обеде членов правления. Для «Экспрессен» Бронко Билл – это обычный уровень.
– Я хочу поговорить о другом, – сказал я. – Умер один из журналистов «Утренней газеты». Возможно, его убили. Разве «Утренней газете» не следовало бы постараться, чтобы эта история была расследована до конца? Не следует ли «Утренней газете» выделить трех толковых репортеров, чтобы размотать весь этот сюжет?
Он сидел, удобно устроившись на стуле, и смотрел на меня сверху вниз. Бледный, а ведь летнее солнце сияло вовсю. Ротик у него был слабохарактерный, губки дрожали, но он улыбался.
– У тебя нет ни того образования, ни того опыта, которые необходимы, чтобы работать в области журналистики, – сказал он. – Это заметно. Смерть Юлле – это прискорбно. Но выяснять, как он умер, – не наша задача. У нас есть полицейский корпус, который этим занимается, есть прокуратура, которая следит за этим расследованием, и есть судебные инстанции, которые решат юридические вопросы о чьей‑то вине – если таковые встанут.
– Черт, – сказал я, – если б только я мог об этом кое‑что рассказать...
– Но ты не можешь. И, пожалуй, так оно и лучше.
По его мнению, это было здорово сказано. Он выпрямился на стуле и снова занялся ножиком для разрезания бумаг.
– Наша первостепенная задача – информировать об этих процессах. И лишь если что‑то явно идет не так, проявляется наша вторая задача, а именно – находить недостатки.
– А кто решает, что явно?
– То есть?
– Ну, кто определяет, что то или се явно идет не так?
Он посмотрел в окно, всем своим видом показывая, что ему это чертовски надоело. Потом заговорил:
– Ты работаешь здесь почти пять месяцев. Тебе следовало бы заметить, что у нас тут организация, которая занимается такими вопросами в строго консеквентном порядке.
– Консеквентном? – переспросил я.
Шеф кивнул.
– Это что, прилагательное?
Он снова кивнул. Строго консеквентный. Надо будет заглянуть в словарь.
– Жил да был министр юстиции, – сказал я, – который вроде бы все свободное время употреблял на то, чтобы спать с блядями. Об этом тайная полиция составила секретный доклад. Премьер‑министр засунул этот доклад в свой секретный ящик. Но какому‑то репортеру из большой утренней газеты, что печатала в основном новости, кто‑то шепнул о докладе. И большая газета сделала из этого большую сенсацию.
Шеф глядел в окошко. Теперь ему действительно было скучно, он слушал только из вежливости.
– Но секретный доклад лежал в секретном ящике, – сказал я. – И большая газета, следовательно, не могла доказать, что эта сенсация соответствует правде. Что же сделал главный редактор? Может, созвал пятерых своих лучших репортеров и сказал: «Я хочу, чтобы этот доклад был у меня на столе, и немедленно!»?
Он слушал вежливо и не прерывал меня. Никогда не следует скрывать своего хорошего воспитания.
– Нет, – продолжал я. – Главный редактор вместо этого попросил извинения у оскорбленного министра юстиции. Хотя все было правдой, хотя доказательства существовали, хотя для того, чтобы установить эту правду, требовалась разве что капелька решимости.
Он все еще не отвечал.
– Предположим, есть доказательства, что Юлле убили.
Я сделал паузу, думая о дешевом триумфе министра юстиции и о финале сенсации. Тот, кто шепнул насчет доклада, был вынужден начать новую жизнь. Репортеру испортили карьеру. Но главный редактор, который покаялся, нажил миллионы на своей журналистике. Он только за гараж в своем Нью‑Йорке платит больше, чем его репортер за квартиру.
– Предположим, «Утренняя газета» может раздобыть доказательства.