Потом помотал головой.
– Позвони легавым, – сказал я. – Им надо задать тебе много вопросов. Не меньше ста двенадцати.
Я помахал ему на прощанье распечатками, повернулся и пошел.
– Погоди! – крикнул он мне в спину.
Когда я обернулся, Ян Нуккер уже устремлялся к телефону. Почти бежал. Я прислонился к калитке и осклабился. Его жена с каким‑то фырчанием выпускала сигаретный дым через нос и зло таращилась на меня. Она меня ненавидела – хотя бы за то, что я заставил его шевелиться поживее.
Но он не прикоснулся к телефону. Наклонился над столом и подгреб к себе сумочку – ну, такую, что носят петлей на запястье, каштаново‑красное произведение искусства из кожи ящерицы. А потом засеменил ко мне.
– На, – сказал он, протянув визитную карточку.
Его имя, адрес, название фирмы. Два домашних номера телефона, один из них не для широкого пользования. Два рабочих номера – один из них не для широкого пользования. Я, должно быть, ошибся насчет его «БМВ». Там уж наверняка было два радиотелефона, один из них не для широкого пользования.
– Я не убивал никакого Юлиуса Боммера, – сказал он. – Я даже не знаю, кто он такой. – Тут он сделал паузу. – И у меня нет никаких оснований звонить в полицию только потому, что какой‑то идиот хочет испортить мне субботний день.
Я поднял распечатки повыше и потряс ими.
– Вот именно, – сказал Ян Нуккер. – Единственное, что меня интересует, так это как наши конфиденциальные списки персонала попали в руки какого‑то идиота.
Я кивнул и сказал:
– Конфиденциальный ответ таков: мне они достались от Юлиуса Боммера, уже после его смерти. А ты... – мне пришлось перегнуться через калитку, чтобы сказанное прозвучало достаточно деликатно, – не называй меня больше идиотом. – Я наморщил нос и кивнул ему. – Ведь это не отвечает строго последовательной линии.
Я повернулся и пошел в сторону Яктвэген. Но тут вдруг вспомнил заключительную фразу. Зверь долго и упорно вколачивал ее в мою голову. Я остановился, снова взглянул на Нуккера и произнес:
– Знаешь что, Янчик! Не думаю, что ты убил Юлиуса Боммера. Но уверен, что ты можешь догадаться, кто это сделал.
Он просто вцепился в калитку. Лицо было мокрое от пота, а белокурые волосы стояли торчком. За его спиной щенок заливался лаем, ребятишки устроили драку. А жена просто стояла и курила.
Маленький автобус «фольксваген» грохотал, продвигаясь вперед на трех цилиндрах. Так всегда у них бывает на одиннадцатом году службы. Охлаждение слишком слабое. Я‑то знаю, ведь как раз мое поколение впервые познакомилось с этой жестянкой.
– Он что, даже не посмотрел списки? – спросил Зверь в пятый раз.
Я тряс головой, чтобы не заснуть в раскаленном жестяном салоне. И рассказал все как было еще раз:
– Он никаких отметок не сделал. Он пачку не перелистывал. Он не обратил внимания ни на одно имя. Он стоял как дурак, держа все это в руке, и, по‑моему, даже первой страницы не прочел.
Этого Зверь понять не мог. Он, да и любой другой аргентинец, за десять секунд ознакомился бы со всей пачкой, отметил для себя все имена, обратил внимание на все отпечатки пальцев, точно запомнил все мои приметы, а лишь потом величественно пожал бы плечами.
Он поскреб в бороде, качая головой.
– Пожалуй, не такой уж он сообразительный, – сказал я. – А чего ты ждал от простого шведа?
Мы проехали мимо Музея естествознания. Почему это там никогда нет очередей?
– Позвони‑ка ему сегодня в ночь, – сказал Зверь. – Чтобы он подумал. Не раз позвони.
– О'кей, – сказал я, закрывая глаза. – Понятно, почему партизаны проиграли свою грязную войну в Аргентине. Сражения не выиграешь, болтая по телефону.