Вот уж восемь лет как посадили в каталку.
Ночная команда орала в углу – разыграли очередную сдачу. Кто‑то размахивал картами, кто‑то стучал по столу, звенели бутылки и стаканы.
Она ждала ответа.
Я открыл рот и перевел дух. Кресло на колесиках. Что тут скажешь?
– Жизнь не кончается, даже если сядешь в каталку, – попробовал я.
Все великие истины банальны.
Молодой голос стал холодным.
– У тебя две ноги? – сказала она.
– Ну да, – сказал я.
– Ты на них сейчас стоишь?
Я посмотрел вниз, на свои джинсы. Из‑под них выглядывала пара крепких ботинок, прочно стоявших на полу.
– Да‑а...
– А я вот так не могу.
Я прикусил губу, чтобы не брякнуть какую‑нибудь глупость.
– Поговорим о чем‑нибудь другом?
– Ясное дело, – с готовностью отозвался я. – Но погоди минутку.
Слишком уж она рассудительно высказывается, да и решительно слишком.
– Юлле, – воззвал я.
Он опустил свою трубку.
– У меня на проводе девица, которая уверяет, будто собирается покончить с собой. Если ты гарантируешь, что она этого не сделает, я просто положу трубку. Если нет – давай помогай. Тебе за это деньги платят.
Юлле строго воззрился на меня. Работающие по временному найму не должны распускать язык. Чтобы те, что в штате, могли чувствовать себя спокойно.
– Вон там на диване сидит Тарн, – сказал он сурово. – Попроси его послушать.
А, значит, репортер из отдела уголовной хроники здесь. Я его не заметил.
– Послушай, – сказал я, поднимая обе руки с зажатой между ладонями трубкой, чтобы показать, что никак не могу отойти от телефона, – я по поручениям не бегаю.
Юлле одарил меня еще одним долгим взглядом. Но положил свою трубку, направился к картежникам и перегнулся через спинку дивана.
Тарнандер был не совсем трезв, но не помню, чтобы я когда‑нибудь видел его совсем трезвым. Он смотрел на меня, не говоря ни слова и не меняя выражения лица, пока Юлле говорил ему что‑то на ухо. Потом кивнул, поднялся и подошел к одному из ромбовидных пультов. Я снял ладонь с мембраны трубки и произнес:
– Ты уж меня прости.
Решительный голос был так же вежлив, как и раньше:
– Пожалуйста. А что ты там устраивал?
Тарн напялил наушники, воткнул штекер и показал, что готов. Теперь руководил он.
– Я постарался подключить кого‑нибудь из репортеров, которые могут заинтересоваться, – сказал я.
Тарн быстро взглянул на меня, потом осклабился и сделал мне длинный нос.
– Расскажи про преступление, – быстро сказал я, – которое планируется.
Она ответила не сразу:
– Это целая серия преступлений. Ты же понимаешь, я не стала бы звонить, если б речь шла о мелких деньгах. Но на карту поставлены большие деньги, да и жизни, человеческие жизни... люди умирать будут...
Тарн возился с магнитофоном. И одновременно пожимал плечами. Дескать, болтовня, и все.
– Я умру, – произнес энергичный молодой голос. – Я должна умереть. Только это может решить все проблемы.
Тарн покрутил пальцем у головы, классический жест. Она чокнутая, целиком и полностью. Одна из наших полуночных чокнутых.
– Ты боишься умереть? – спросила она. Тарн сделал мне знак, указал на меня пальцем: тебя спрашивает, с тобой разговаривает.
– Не знаю, – ответил я. – Умирать мне как‑то еще не приходилось.
Она разозлилась:
– Я не для того звоню, чтобы выслушивать дешевые остроты.
Тарн ухмыльнулся. Его магнитофон крутился. А я вдруг взбеленился:
– Милая девушка «Я‑должна‑покончить‑с‑собой»! Не думай, черт подери, что я шучу. Видывал я, как люди умирают. Я видел больше смертей, чем хотелось бы помнить.