– Всегда начинает с шестнадцати... но, по‑моему, он сегодня в отгуле. Знаешь, у меня тут в желтом списке есть его номер, но адреса нет. Позвони ему, а я пока выясню, где он живет...
Он сказал мне номер, и я позвонил. Три раза. Никто не отвечал.
– Вот черт, – сказал я вслух. – Конечно же, у него свободный день. И он уехал на рыбалку.
Как она узнала про Юлле? Откуда она может знать, что ему что‑то грозит? Тут зазвонил мой телефон.
– Таллькруген, – сообщил Тарн. – Улица Дискусвэген... ну, ты знаешь, этот странный район, где домишки строили кругами, вдоль улиц со спортивными названиями... Ты где находишься? Можешь туда поехать?
Он говорил так озабоченно, что я тут же согласился.
– Конечно, могу. Я в Старом городе. Машина недалеко, на Риддархольмен.
Откуда она узнала мое имя? И номер телефона?
Всего несколько минут – и я был одет. От дверей вернулся, повесил на шею «лейку» и сбежал по темной лестнице. Но когда выскочил на улицу, на солнцепек, мне стало смешно – а чего я так тороплюсь?
Что могло случиться с Юлле? Он никак и ни к чему не был причастен. Ну, постоял немного, послушал, как она ноет в трубку. Сейчас он наверняка за городом, загорает.
Но мои ноги меня не слушались. Они тащили меня все быстрее к машине. Доходяга Юлле, ночная сова номер один в «Утренней газете», и – загорает? Или уехал на рыбалку? Только подумать – уже смешно. Он, как и все щуки в шхерах, зарывался глубоко в ил, особенно когда солнце сияло так, как сегодня.
Дискусвэген – плод усердия, подобия которому нигде больше нет.
Улицу эту соорудили в неизлечимо наивные пятидесятые годы; там клали кирпичи и вбивали гвозди мускулистые загорелые энтузиасты, настоявшиеся в очередях на получение крохотных домиков; ее сделали роскошно широкой – так, что могли разъехаться две малолитражки, – и она соответствовала тогдашней мечте: собственный дом на восемьдесят восемь квадратных метров, с финской сауной в подвале – в будущем, которое все приближалось. Теперь‑то нашим амбициям тесно даже на развязке автострады, идущей на Нюнес.
Юлиус Боммер жил в самом начале Дискусвэген, в одном из этаких самодельных сундучков под крышей из черепицы. Когда эту хибару продавали, в рекламе наверняка было написано «бунгало». Жильцу открывался вид на железнодорожное полотно и заросший диким кустарником склон, на который не мешало бы выпустить берсеркас косой. Словом, жилье было из тех, что как раз по карману одинокому журналисту, работающему по ночам. И, пожалуй, именно такое, какое ему было нужно.
Я поставил свой маленький «пежо» на Маратонвэген и дошел до перекрестка. Что‑то было не так. Нигде ни души. Я огляделся повнимательней.
Первой по правой стороне стояла желтая вилла, с ухоженным садом и пустым гаражом. Дальше, по левой стороне, – серая вилла с таким же ухоженным садом. Вырезанная по дереву надпись гласила: «Здесь живет семья Юнссон». У въезда виднелась машина марки «опель‑кадет». А еще дальше – лачуга Юлиуса Боммера. Фасад, истерзанный зимними ветрами. Захламленный сад. Чей‑то «порше» на улице, и...
Дверь была открыта.
Входная дверь в «Шато Боммер» медленно раскачивалась. Я совсем машинально поднял «лейку» и сделал два снимка всей халупы, прихватив кусок сада и улицы. Потом осторожно приблизился, щелкнул еще раз, нерешительно поднялся по небрежно сработанной цементной лестнице, медленно открыл внутреннюю белую дверь, крикнул:
– Юлле!
В соседнем саду залаяла собака. И все. Я скользнул внутрь. Большая гостиная с удобными креслами, громадный телевизор, кучи журналов на полу. Я поднял камеру, глупо засмеялся сам над собой и хрипло заорал:
– Юлле!
Следующая дверь вела в кухню. Я открыл ее ногой и проблеял еще раз:
– Юлле!
Снаружи лаяла собака, а так все было тихо.