– А где здесь можно покурить?
– Выпить не хочешь? – беззлобно отмахнулась от меня санитарка, собирая грязную посуду с тумбочки. – Или мужика в койку?
– Не хочу, – сохраняя максимум спокойствия из отпущенных мне минимальных для этого возможностей, ответила я. – Без сигарет я тут у вас загнусь.
– Попроси принести, – услышала я в ответ, и дверь захлопнулась.
Красотка Вика молча полезла в свою тумбочку и протянула мне пачку каких-то дорогих сигарет и зажигалку. Я вопросительно посмотрела на нее: дальше-то что? В постели я даже дома не курила, да и пепельницы поблизости не наблюдалось.
– Идите в туалет, Майя, – пришла мне на помощь Нина. – Нам там курить… Ну, скажем, не запрещают. В принципе.
– А вообще?
– А вообще нужно доказать, что ты больше не собираешься самоубиваться. Тогда переведут в открытую палату, а в отделении есть специальная комната для курения.
– Я вообще не собиралась… – начала было я, но Нина меня перебила:
– И я не собиралась. Идите курить, скоро вечерний обход.
Первая затяжка сладко ударила в голову, и на какую-то минуту я почувствовала себя совершенно счастливой. Как мало, оказывается, нужно человеку для счастья! Но на вторую минуту в кое-как заработавший мозг пришла мысль: а где я вообще буду брать сигареты? Если меня привезли сюда из дома… то есть со двора нашего дома, то должны же были установить мою личность и прихватить с собой хоть какие-то вещи, необходимые в больнице. Хотя бы сумочку с документами, деньгами и теми же сигаретами. О тапочках, халате, зубной щетке и прочих мелочах тоже никто не позаботился. И – что дальше?
Я вернулась в палату и застала уже знакомую картину: Вика лежит на постели лицом к стене, Нина сидит на стуле возле подоконника и любуется «небом в клеточку».
– Спасибо за сигарету, Вика, – сказала я, кладя пачку и зажигалку на тумбочку. – Вы меня просто спасли.
Вика не шелохнулась. За нее ответила Нина:
– Она у нас святая, ей ничего не нужно, все раздает. Так что не бери в голову, Майя… Ничего, что я на «ты»?
– Нормально. Так даже проще. А когда здесь передачи принимают?
Похоже, я с завидной скоростью вписывалась если не в тюремный, то очень близкий к нему режим.
– Каждый день до обеда. Мне мама уже кое-что приносила. А у Вики с этим вообще проблем нет, сама видишь. Муженек грехи замаливает…
– Помолчи, Нина, – услышала я негромкий голос, такой же красивый, как и его обладательница. – Или говори о себе.
– О кей, – покладисто согласилась Нина. – В общем, когда тебе начнут передачи приносить…
В этот момент дверь отворилась и вошел врач в сопровождении медсестры, так что Нина оборвала начатую фразу на полуслове. Вика даже не шелохнулась, хотя именно к ней врач обратился в первую очередь:
– Ну, как мы сегодня? Все еще молчим? Виктория, красавица моя, ну, нельзя же так! Депрессия депрессией, но те лекарства, которые мы вам даем, должны помогать. А вы третий день рот не раскрываете. Как вас лечить прикажете?
Ноль реакции.
– Хорошо, добавим еще одно средство. Оно, правда, вызывает некоторое возбуждение, но, я думаю… Завтра с утречка и начнем. Спит она нормально?
Этот вопрос был адресован уже Нине. Та пожала плечами:
– Не знаю, я-то сплю, как убитая, пока утренние процедуры не начинаются. А то бы еще спала.
– А вы сегодня как?
– Как и вчера! – неожиданно резко отозвалась Нина. – Сюда нужно было не меня, а моего супруга определить, тут ему самое место. А я бы и дома в себя пришла, быстрее, кстати, чем в вашем заведении.
– Нина, но ведь попытка самосожжения…
– Обычно заканчивается летальным исходом. А тут все здорово красиво: волосы сгорели, кожа на голове слегка пострадала. А остальное – в целости и сохранности.
– Милиция определила это как попытку суицида…
– Ах, Петр Андреевич, – с неожиданной горечью отозвалась Нина, – милиционеры, как и все люди, могут ошибаться. И ошибаются.
– Но признаки депрессии-то налицо…
– Точнее, на лице, – усмехнулась Нина. – Знаете, женщины – странные существа, очень трепетно относятся к своей внешности. А у меня волосы были – все бабы от зависти дохли. Такие только в рекламе по телевизору можно увидеть, и то – редко. Теперь нужно ждать, пока отрастут, да не останется ли проплешин. Да будут ли прежними… Как же тут без депрессии? Без депрессии тут никак не обойтись.
– Вылечим, – бодро обещал Перт Андреевич. – Сон наладили и с депрессией справимся. Вместе, конечно.
Нина только хмыкнула и махнула рукой. Доктор же переключил внимание на мою персону.
– Как самочувствие, Майя?
– А никак. Не понимаю, где я, что я, что делать и кто во всем этом виноват. И откуда вам известно мое имя, если документов при мне не наблюдается?
– Ну, где вы, мы, кажется, прошлый раз определили. А имя ваше назвал тот человек, который вывал «Скорую». Назвался вашим соседом по подъезду. Вы одна живете?
– Нет. С мужем.
– А где же вечером был ваш муж?
– Насколько я помню, дома. Это он меня сюда определил?
– Не думаю. Милиция звонила к вам в квартиру, никто не открыл.
Н-да. Чем дальше, тем интереснее…
– Ничем не могу помочь, – сухо ответила я. – Когда выходила на лоджию, муж точно был дома, сначала мы беседовали на кухне, потом он курил в гостиной.
– О чем беседовали?
– О том, что он от меня уходит.
– Вы были поражены? Или это был уже не первый подобный разговор? Как вы отреагировали?
– Такой разговор первый, мы вообще жили очень мирно. Я пыталась что-то лепетать, потом поняла, что сорвусь в истерику и ушла на лоджию.
– И…?
– И очнулась в вашем заведении.
– У вас была мысль покончить с собой прямо в тот же вечер?
– У меня вообще такой мысли не было. Я плакала, кажется. А потом подошла к открытому окну, из него вид очень красивый, успокаивающий.
– И…?
– И все, – уже с некоторым раздражением отозвалась я. – Возможно, муж собрал вещи и ушел, решил разговор не продолжать. Впрочем, не знаю.
– Завтра к вам придет дознаватель. Обычная процедура, ничего страшного. А мы вас пока полечим. Приведем в порядок, пообследуем…
– Не получится, – покачала я головой.
– Почему?
– То, что я без документов и денег – это полбеды. Но я без сигарет и без мобильника…
– А вы без них жить не можете? Кстати, мобильники у нас запрещены. С шести до восьми вечера можно позвонить с поста дежурной медсестры, если врач позволит.
– Я без сигарет жить не могу.
– Так пусть вам принесут. Передачи принимают ежедневно.
– Кто мне их принесет, если никто не знает, где я?
Против моей воли в моем голосе уже отчетливо слышались истерические нотки.
– Скажите, кому позвонить, мы сообщим.
– Мужу, – буркнула я.
– Кому еще?
Помимо названой кандидатуры у меня имелась еще только одна: Марина, моя единственная настоящая подруга еще со школьных времен. Но она в данный момент наслаждалась морем и солнцем в Испании вместе с очередным бой-френдом. В издательстве, где я получала переводы и деньги за них, у меня были только хорошие знакомые, которые вряд ли обрадуются перспективе снабжать передачами коллегу в психушке. Но сообщить, конечно, придется, иначе будет нарушен контракт, а это, как говорится, чревато…
– Нужно сообщить на работу, иначе меня уволят. Но передачи оттуда мне никто носить не будет: я не состою в штате, работаю по контракту.
– А родители?
Хороший вопрос. Отца я не помнила вообще: они с мамой развелись, когда мне двух лет не было. После моей свадьбы, убедившись, что я уже достаточно взрослая и вполне замужняя женщина, мама нашла себе спутника жизни через международное брачное агентство и с тех пор мирно живет со своим Гансом в Дании. Не звонить же ей туда с моими новостями! Впрочем, звонить ей все равно придется: через пару-тройку недель, не получая от меня даже писем по электронной почте, мамуля поставит на уши всех, кто окажется в пределах ее досягаемости.
– Мама живет за границей, – ответила я. – Сообщить ей, конечно, нужно, но вопрос с передачами по-прежнему остается открытым.
– Так, – задумчиво сказал Петр Андреевич, и воцарилось молчание.