А. Д.: Как сломали?
М. Ж.: А не знаю. На голубом глазу. Я просто сказала, что мне нужен Витя Порхомовский (совершенно замечательный африканист), Витя Виноградов (он сейчас директор института), Андрей Королев (выдающийся кельтолог) и две недели. И мы сидели у меня и писали исходную программу этих «Языков мира». И написали. Я их делала очень долго, эти «Языки мира». И довольно много сделала.
А потом у меня очень болела мама… И я как-то услышала мимоходом: «Представляете, мы приходим из театра, а мама лежит в коридоре». И тут я поняла, что я не допущу такого. Я ушла с работы и стала ухаживать за мамой. 4 года я с ней сидела. Все. Там мне светила какая-то карьера, но ничего, ушла. Но мама у меня умерла, как человек. Христианская кончина…
А. Д.: Вот так вот отказались от всей научной работы и карьеры… А как вы пришли в Церковь?
М. Ж.: Я в 1975 году крестилась.
Первый раз с церковью была встреча, когда я была совсем маленькая, в Москве жила папина сестра, у которой был рак, и ее пытались лечить. Мы гуляли. Вот догуляли как-то до ворот Высокопетровского монастыря, и я ее спросила: а что это за дом? Она сказала – это церковь.
– А кто здесь живет?
– Здесь живет Бог.
– А кто это такой?
Она мне рассказала как могла. Тогда я сказала, что же это такое, я так и буду жить некрещеная? Тетя прибежала домой и сказала, что дите выражает желание креститься. Родители это дело встретили совершенно кислыми мордами и больше не пускали ее со мной гулять. Ничего, мама у меня крестилась в довольно-таки зрелом возрасте, мягко говоря. Не помню, сколько ей было, 75, по-моему. А потом в этот самый странный дом, где живет Бог, какое-то время мы ходили молиться; там был отец Глеб Каледа, который умер в 1994 году. Потом я стала невыходная, тут уже батюшки ездили ко мне домой, пока не утвердился один. Причем не по принципу сановитости и знаменитости, а просто однажды я ему про некоторое свое состояние сказала: «А я не знаю, грех это или не грех». А батюшка сказал: «А надо подумать». Вот так вот. Так с тех пор и живем. В задумчивости и в размышлениях.
На самом деле жить просто и радостно, – и издавая православные СМИ, и занимаясь общим языкознанием. Если хочешь быть счастливым – будь им. Что ни говори, а идеальное состояние человека было идеально выражено апостолом Петром: «Господи, хорошо нам здесь быть».
Блицопрос
А. Д.: Какие шаги и вехи религиозной журналистики можно выделить?
М. Ж.: Ответ довольно прост: от энтузиазма к умению, от умения к профессионализму, от профессионализма к глубине и т. д.
А. Д.: Имена и тексты, за которые не стыдно?
М. Ж.: Множество имен назвала, если какие-то опустила, то прошу прощения.
А. Д.: Самый большой провал в православных СМИ?
М. Ж.: Их много.
А. Д.: Как искать, о чем и как писать?
М. Ж.: Как Господь повелит.
А. Д.: Каких жанров не хватает, каких слишком много?
М. Ж.: Не хватает личного свидетельства. Слишком много интервью. Это плохо, потому что интервьюер моделирует опрашиваемого по своему образу и подобию. Не всякий может устоять.
Опубликовано: Православие и мир [Электронный ресурс]. – http://www.pravmir.ru/marina-zhurniskaya-bez-moskovskoj-rugani/. 4 октября 2013 г.
Вот мы такие…
Отцовская семья жила на Южном Урале, в предгорьях. Насколько можно проследить, родом они были из Сибири и после отмены крепостного права подались потихоньку на запад со скоростью один переезд на поколение. А близ горы Магнитной их и застала советская власть.
Папа был первым грамотным в семье и к моменту раскулачивания давно работал в городе. А тут ему и говорят: «В Селивановке (это где родительский дом был) раскулачивают, и твоих уже увели за проволоку». А делалось просто: кусок степи огораживали, оставляя проход, у прохода стоял красноармеец, а комбед ходил по домам, растаскивая что у кого приглянулось, а владельцев растасканного – за проволоку в ожидании транспорта. Ни еды, ни питья. Из папиной семьи там оказались родители и младший брат с сыном и беременной женой.
Папа спрыгнул с коня у входа за проволоку и пошел внутрь. Красноармеец говорит: «нельзя», а папа ответил «можно». Вошел, нашел своих и тактически правильно выстроил цепь: взял за руки родителей, брату велел держаться за отца, а невестке – за мать. А малыш, естественно, за мамкину юбку ухватился. И пошли такой вот развернутой цепью. Красноармеец снова сказал «нельзя», а папа снова ответил «можно». Вышли, привел он их в их двор и громко сказал: «Живите, и никто вас не тронет».
Потом вернулся за лошадью и уехал. И никто не тронул. Очень тяжелый характер. И я в него.
Опубликовано: Православие и мир [Электронный ресурс]. – http://www.pravmir.ru/vot-my-takie/. 31 октября 2012 г.
О жизни и смерти
Неотвратимая трагичность бытия
Наверняка найдется кто-нибудь, кто с негодованием воскликнет: «Ну разве это христианская точка зрения! Мы хорошо знаем, что за смертью следует воскресение, так что ничего страшного, да и к тому же трагедия – это вообще из театра и тем самым недостойно христиан».
Однако опыт человечества, в том числе и человечества, просвещенного светом Евангелия, в том числе и ныне живущих нас и наших ближних, показывает, что смерть – это очень серьезно и страшно. И смертные муки – это всерьез; это боль, которую нельзя вынести, оставшись в живых. И трудно душе расстаться с телом. И страшно впасть в руки Бога живаго (Евр. 10, 31), о чем еще необходимо будет сказать. Пожалуй, христианину, лишенному твердой веры и упования (увы, это нередко бывает), умирать труднее, чем атеисту, придерживающемуся своих воззрений. Правда, что мы знаем о последних минутах и даже секундах человеческой жизни?
Те, кому выпало присутствовать при исходе души из тела, знают, что некая тайна скрывает сам момент перехода – да так, что и гадательно об этом рассуждать не следует.
Мы ведь недаром молимся о «христианской кончине, безболезненной, непостыдной, мирной», и недаром отмечаем, что таковой удостаиваются праведники. Задумывались бы о смертном часе (есть ведь и молитвенные слова о даровании памяти смертной) – усерднее бы молились.
А что касается того, что трагедия – это из театра, то не на пустом же месте. Люди смотрят трагедии, сопереживают, плачут – ради утешения, ради смягчения чувства трагичности бытия. В свое время Аристотель создал понятие катарсиса, очищения, которое испытывают люди, посмотревшие правильно написанную трагедию. А правильная – это та, которая и вызывает катарсис; в этом смысле современные боевики с морями крови и горами трупов – не что иное, как профанация темы смерти, способная лишь притупить, заглушить, исказить человеческое ее переживание. Да, нам даровано утешаться в молитве, но бесспорно и то, что утешение нам необходимо. И даже если принять во внимание, что для почившего смерть означает новую, лучшую жизнь, для близких это, тем не менее, утрата. А для дела, которому покойный служил, его смерть может оказаться гибельной.
…Тема трагичности бытия с особой силой звучит в Евангелии от Луки. Рассмотрим соответствующее место (главы 12–13). После череды притч, завершающихся притчей о том, что кому много вверено, с того больше взыщут (Лк. 12, 48), – в совокупности их можно определить как притчи об ответственности – Господь с силой восклицает (ст. 49–50): Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся! Крещением должен Я креститься; и как Я томлюсь, пока сие совершится! Огонь здесь – очищающая благодать Нового Завета, – но огонь устрашает, и это находит отклик в другом месте новозаветного Писания: Страшно впасть в руки Бога живаго! (Евр. 10, 31). Уже сам глагол «впасть» несет в себе представление об опасности: впадают в грех, в искушение, в погибель – и в руки Господа.
А вот Христос, говоря, что желает, чтобы возгорелся огонь, что Он томится, пока не свершится Его крещение (а свершится оно на Кресте), являет полноту мужества. Однако страшная сила смертных мук такова, что и Сам Господь, совершенный Бог, – но и совершенный человек, – молится о том, чтобы чаша сия по возможности была отвращена от Него; и молится в смертном ужасе, до кровавого пота, трижды приступая к этой молитве (об этой троекратной молитве и сказано трижды – см. Мф. 26, 38–44; Мк. 14, 33–41; Лк. 22, 41–44). Так что боюсь, что «оптимистическое» отношение к смерти является попыткой умаления того подвига, который предпринял Взявший на Себя грехи мира – «нашего ради спасения».