Я ем салат, а он бреется. Он любит бриться при мне. Он всегда это делает.
Его руки забиты какой-то дрянью. Он колет в себя какую-то ерунду, объясняя всем, что это всего лишь витамины, и не больше. Я никогда не пыталась отговаривать его от наркотиков, потому что знаю, что это бесполезно и ему уже не два года. Ему сорок шесть. И от этого мне спокойно.
Возвращается его новая женщина, по имени Роза (он всегда даёт новые имена русским девушкам, с которыми начинает жить вместе). Роза в два счёта расчищает простор кухни и мастерски укрощает плиту, она начинает плеваться жарким огнём. Меня всё это не слишком касается, но у Розы красивая и чёткая линия спины, и я говорю ей об этом. Она включает улыбку и на удивление искренне предлагает сварить мне кофе. Я говорю, что в этом доме не бывает кофе. Она вопросительно вглядывается в его глаза, а он отвечает на бессмысленный вопрос её серых дыр:
– Ты можешь ей доверять, она же моя дочь.
Глава третья с половиной
Я перелезаю в другую комнату с чашкой чая, которую заварил мне он. Чай с какими-то травами, меня тотчас начинает уносить в другую реальность, от чая хорошо и в то же время безумно несерьёзно. Пустой желудок, пустое сердце, пустая голова – всё до отрешённости прекрасно. Как я люблю.
Не знаю, как он зарабатывает деньги. Я не знаю и никогда не спрашивала: не хочу его обидеть. Мне кажется, что одна из его женщин работает на овощебазе: у него всегда полный холодильник овощей. Всё остальное появляется по большей степени случайно.
В его квартире есть уголок и для меня. Уголок в единственной комнате и только для меня, там лежит моя тетрадь, которую он никому не разрешает трогать (даже Жанет), и мои очки, которые я неизменно забываю забрать с собой.
Чай медленно вливается в мою глотку, я в своём углу. В этом мире для меня есть целый угол… Мне очень повезло, с этим трудно спорить.
Слышу, как на кухне он с Розой начинает творить любовь. Я же словно в ответ начинаю похлопывать в такт ладонями, сидя на полу и всматриваясь в стакан с чаем. Чаинки расползлись, как китаянки, в прозрачном стакане, они как беременные женщины, валяющиеся на поле с чечевицей. Или с рисом. Ну или я даже не знаю.
За окном так безжизненно, и всего лишь три часа дня. У меня на руках всегда есть часы: две руки, двое часов – мне кажется, что всё правильно. На одних русское время, на других часах время для другого города. Ты знаешь, это очень удобно. Я могу жить по такому времени, которое мне нравится больше. Я могу выбирать то, что мне больше нравится, сидя в этом пыльном углу, рассматривая свой чай в стакане и слушая звуки любви за стенкой. Мне всё нравится.
Когда они закончили, я слышу, как следом хлопает входная дверь, и Роза влетает в комнату, как бешеный страус. Она молча садится на кровать ровно напротив меня и внимательно изучает мои глаза.
– Да, ты очень похожа на него.
Если честно, я так не думаю. Вообще-то я думаю о теле Розы, потому что она всё ещё не одета. У неё чудная спина, хотя сейчас она и сидит ко мне грудью.
Она смотрит на меня и как будто чего-то ожидает. Травы чая уже успокоили мой буйный разум, и я немного отупела от происходящего. Я смотрю в овальный пупок Розы и словно чувствую тайну мироздания, как эта тайна вспарывает мои вены и мстит всем родителям мира за моё сосуществование с самой собой. Я смотрю в её пупок и вдруг вижу вместо пупка уродливый шрам, отвратительный рубец, который выдаёт её смертность.
Он говорит, что Роза – самый настоящий человек. А ведь с такой чудесной спиной она могла бы быть и богиней.
Она вдруг подлетает ко мне и зачем-то целует в лоб, коснувшись своими грудями моей шеи. Не могу понять, зачем она это сделала, и инстинктивно щупаю свою правую руку, пытаясь найти признак жизни. Да, я жива. Всё ещё здесь.
Затем Роза усаживается обратно на диван и начинает пилить свои когти. Она молчит, а я глазами уже в чае. Её уродливый пупок мне смертельно надоел.
Хлюпает входная дверь, возвращается Он, и я слышу, что Он уже не один. Его дорогие и как всегда такие шумные приятели срывают свои ботинки и, срывая глотки, мчатся на кухню.
Роза легко набрасывает на себя белое платье с широкой синей полосой посередине и выпархивает к ним. На кухне ей страшно рады.
Мне тоже вдруг ужасно захотелось, чтобы хоть кто-то мне порадовался; я выползаю на кухню следом за ней, держа в руке уже пустой стакан с трупами китаянок на дне. Мне тоже рады и, кажется, на самом деле. Каждый смачно жмёт мне руку и мои бока, все дарят улыбки, а я лишь вяло хмыкаю в ответ.
Он готовит стаканы, чтобы залить в них пойло богов.
– Да, боги пили именно это. Вы только посмотрите на этот свинцовый цвет, почувствуйте этот запах, загляните внутрь. Вы найдёте там гораздо больше, чем думаете, господа и дамы, – говорит он.
Я ухмыляюсь: этот человек умеет говорить красиво и маняще. Роза с восхищением рассматривает стакан с пойлом и тут же выстреливает в себя струю эликсира. Я смотрю во все глаза: я-то уже знаю, что будет дальше.
Через пару часов мне становится скучно, и я ложусь спать в своём углу.
Проснувшись, я вижу перед собой валяющиеся тела его друзей и Розу, которая, как королева, гордо и неприкосновенно возвысилась в центре кровати. Её обнаженное плечо выступает, как мёртвая кость на остатках поля боя. Мне становится почему-то неуютно, и я выбегаю из квартиры, попутно взяв на память какие-то деньги, которые лежали на шкафу.
Денег оказалось больше, чем я могла предположить. Время 6 утра, и я беру такси. Сейчас я могу себе это позволить.
Таксист, заплетённая косичка, жирно усмехнулся, увидев меня. На прощание он бросил мне вслед:
– Девушка, у вас зелёные усы на всё лицо.
Глава 4
Главное – забеременеть.
Самое прекрасное чувство, как завещал великий Генри Миллер, – забеременеть своей будущей книгой.
Знаешь, я уже чувствую её, ощущаю чудо беременности под кожей своей головы.
А теперь представь меня на столе в зелёную клетку, смотри на эту грязную подстилку для моего блестящего от пота тела – эта скатерть черна от предыдущих трупов. Но меня это не пугает.
Моё дитя слишком большое, и заботливые руки делают мне кесарево сечение. То есть попросту разрезают мою голову своими блестящими ножами. Я лежу и смотрю то на грязную клеёнку, то на зияющую рану ровно посреди моих глаз. Из раны торчат обломки антенн, использованные карты дорог и поддельные бриллианты. А посреди всего этого хлама лежит, как единственное чудо на свете, моя книга. То, ради чего я терплю всю эту боль, всю муку, всю плесень, которая валится на мои плечи, и всю слизь, которую заливают мне в уши.
Моё тело всё ещё в больнице, в комнате со специальной проделанной дыркой в потолке. Я сказала им, что во время рождения моего ребёнка хочу смотреть прямо в небо. Чтобы тот, кто дал всем нам жизнь, мог лицезреть рождение чего-то нового, что не было им самим запланировано – чёрта, дьявола или моей книги. Того, что не подчиняется его законам.
Я не атеист, я в тебя верю. Хочу, чтобы ты увидел то, что стоило мне таких усилий. Прочувствуй моего ребёнка. Ведь он и твой тоже.
Когда я бродила по улицам этого шероховатого города, я не могла ни о чём думать. Только о нём, о моём будущем ребёнке. Мысли захватили меня, и многое кануло в пространство, которое уже нельзя потрогать, но я и не жалею. Когда некоторые оскорбляли меня, а через минуту признавались в дикой любви, я не слышала их, не могла им ответить: в голове крутилась пластинка, посвящённая твоему рождению, знаешь. Я молчала, и мой рот был забит запятыми, которые нужно было всадить, как украшения, в твою чудную голову, и точки, которые должны были стать зрачками твоих ярких и безумных глаз.
Но всё получилось немного иначе. Ты родился, мой ребёнок, но ты родился слепым и бездушным. Наверное, так лучше, и ты не увидишь всего того, что тебе и не нужно видеть. Ты никогда не увидишь оплеванные души современности, рваные кроны дворовых деревьев, одиночество пустых вокзалов. Я сама вырезала твои глаза и заботливо повесила их себе на шею. Но не беспокойся, я расскажу тебе обо всём. Ты узнаешь всю правду. Как только захочешь, как только пожелаешь, как только вонзишь кинжал в моё сердце.