Продвигаясь по улицам Белграда, наша штурмовая группа встретила ожесточенное сопротивление эсэсовского отряда, засевшего за массивными стенами средневекового здания.
Глубокая ночь. Бой затих. С той стороны, где стояли танки, послышался шум шагов довольно большой группы людей. На окрик танкистов: «Стой! Кто идет?», послышался ответ на ломаном русском языке: «Свои, братушки, партизаны». Через несколько минут группа, идущая в строю, поравнялась с нашими пушками. Проходившие мимо люди были одеты кое-как, вооружены как попало, некоторые по внешним признакам были ранены.
Группа последовала дальше по улице и наткнулась на роту югославских партизан. Немедленно вспыхнула ожесточенная перестрелка, и вскоре группа была полностью обезврежена. Оставшиеся в живых были взяты в плен. Оказалось, что в роли югославских партизан были переодетые немцы, а представлялись партизанами находившиеся среди них местные усташи, сотрудничающие с немецкими оккупантами.
Вот так, не будь с нами югославских партизан, дело для нас могло закончиться весьма печально.
Военный фрагмент автобиографии хочу? завершить воспоминанием послевоенного периода.
Когда я слышу в исполнении группы «Любэ» песню о батяне-комбате, всегда вспоминаю другую песню, стихи и музыку к которой написал ленинградским поэт Игорь Ринк, с семьей которого нас связывали дружеские отношения. Признаться, я любил петь, как говорится, в дружеском кругу, и «Баллада о капитане» не оставляла слушателей равнодушными. Вот ее текст.
Припев:
Припев:
Припев:
Фрагмент 3-й. В сентябре 1946 г. стал студентом первого курса Ленинградского юридического института им. М. И. Калинина, учебный корпус которого размещался в Меншиковском дворце. Любопытная деталь: за несколько дней до вступительных экзаменов на Университетской набережной встретился с демобилизованным старшиной – кряжистым молодым человеком, размышлявшим, как и я, куда «направить свои стопы»: на юрфак университета, где учиться пять лет, либо в юридический институт, срок учебы в котором всего четыре года.
Этим человеком оказался Алексей Пашков, впоследствии крупный ученый, специалист в области трудового права, лауреат Государственной премии СССР, доктор юридических наук, профессор, заведующий кафедрой трудового права юридического факультета, короче говоря, мы оба выбрали институт, учились в одной студенческой группе и наши жизненные судьбы оказались тесно связанными на протяжении многих десятилетий, иногда даже в мелочах.
А произошло вот что. Как бывшие солдаты, Алексей и я всерьез взялись за учебу, стараясь совмещать ее с поисками дополнительных заработков. Не сговариваясь, мы первую и последующие сессии стали сдавать на пятерки, тем самым на четверть увеличивая свою скромную стипендию. Наступила летняя экзаменационная сессия на третьем курсе. В нее был включен государственный экзамен по военной подготовке. И надо же: мы оба получили по четверке, на полгода лишились повышенной стипендии. Вместе с тем осталось чувство несправедливости, поскольку были признаки предвзятости наших экзаменаторов.
Теперь расскажу о самом, пожалуй, серьезном и тревожном сюжете из моей жизни.
Примерно в середине апреля 1949 г. нас, группу студентов третьего курса, человек сорок, стали индивидуально приглашать в кабинет директора для конфиденциальной беседы с незнакомыми людьми в штатском. Первая беседа была чисто ознакомительной.
Недели через две беседы возобновились, но на собеседование было приглашено всего около десяти человек. В отличие от первой встречи, вторая беседа была конкретной: каждому из нас было предложено оформиться на работу в органы безопасности с обещанием обеспечить возможность окончания института заочно. Требовалось написать заявление по соответствующей форме, заполнить несколько анкет и выполнить иные формальности.
Мои доводы, объясняющие отказ переходить на эту службу, были однозначно отклонены. Однозначно отказался и я, хотя вслед за этим последовал намек, что так можно остаться без партбилета. (Отмечу, что в партию я вступил в 1944 г. накануне Ясско-Кишиневского сражения).
Через несколько дней намек приобрел черты реальной угрозы. Последовал вызов в партбюро, где секретарь передал мне приглашение явиться в определенное время в учреждение на Литейном. Разговор начался с вопроса, который, признаться, меня ошеломил: почему я в своей анкете при поступлении скрыл, что мой отец «в 1930 г. был лишен недвижимости и раскулачен?» (Помните, читатель, что, как я упоминал, мой отец в 1930 г. был железнодорожным служащим, недвижимости семья не имела, да и раскулачивание как-то не вписывается…)
Однако все мои пояснения на этот счет встречали лишь скептическую усмешку. Особенно «весело» стало хозяину кабинета, когда я, как он сказал, «наслушавшись всяких там лекций», упомянул о презумпции невиновности.
Не хочу преувеличивать, но ситуация выглядела весьма серьезной, особенно в условиях определенного рецидива 1937 г. Поэтому решить проблему могли только документы. К счастью, мой отец в то время был жив и, более того, в его архиве сохранились необходимые документы, например, карточка делегата Армавирского уездного съезда Советов, состоявшегося в январе 1930 г., профсоюзный билет, служебное удостоверение и др. Все это мне было незамедлительно переправлено, и я представил документы на Литейный. При этом, по совету отца, я каждый документ вручал под расписку, за что получил упрек в формализме. Хорошенькое дело. А если бы таких документов не оказалось? Что было бы с сыном раскулаченного кулака, скрывшего этот позорный факт от общественности…
Фрагмент 4-й. Несколько протокольных записей. Юридический институт я закончил в 1950 г. и был рекомендован в аспирантуру. После сдачи вступительных экзаменов стал аспирантом кафедры государственного права юрфака по специальности «Административное право». Моим руководителем стал Г. И. Петров.
Пребывание в аспирантуре не оставило в памяти каких-либо неординарных впечатлений, за исключением, пожалуй, одного. Дело в том, что по заданиям партийных органов аспиранты нашего института привлекались к чтению лекций, совершенно не связанных с их профессиональной подготовкой. Все были обязаны читать лекции о «великих стройках коммунизма» – Кара-Кумском канале, Сталинградской ГЭС и других сооружениях.
С точки зрения юридической, такие лекции не давали ничего. Однако нет худа без добра. Весьма полезной оказалась сама практика лекционной работы в самых различных аудиториях и самой разной продолжительности: от 15–20 минут в обеденный перерыв работникам какого-либо цеха, до 2–3 часов в огромном зале Дома политпросвета для специфической аудитории, состоявшей, например, из пропагандистов и агитаторов и т. д.
Кандидатскую диссертацию на тему «Коллегиальность и единоначалие в советском государственном управлении» я защитил на Ученом совете института 26 июня 1953 г. Защите предшествовал необычный эпизод. Дело в том, что через несколько месяцев после смерти Сталина последовало категорическое запрещение цитировать вождя. И это после долгих лет безудержного, притом обязательного, цитирования! Вспоминается, например, что при обсуждении диссертации на кафедре, одна дама-доцент высказала очень серьезный и многозначительный упрек по поводу того, что я в своей диссертации ни разу не сослался на «Краткий курс».
Так вот, на мою беду первая глава диссертации называлась, как тогда требовалось, «Ленин и Сталин о коллегиальности и единоначалии». Ситуация сложилась достаточно тревожная: если я завтра не доставлю текст диссертации в библиотеку института, т. е. не позднее месяца до защиты диссертации, то защита может быть отодвинута на неопределенный срок.