Теперь угроза жизни для российских эмиссаров помимо венецианского и османского правительств, обеспокоенных деятельностью Ю.В. Долгорукова в Черногории, исходила и от приверженцев Степана Малого. Поэтому отряду Долгорукова пришлось избрать иной образ действий, соответствующий второму варианту распоряжений императрицы: использовать влияние Степана Малого среди черногорцев как инструмент русской политики. Долгоруков убедил самозванца отказаться от употребления имени Петра Федоровича, хотя и действовать в качестве представителя российской власти. Как писал А.Г. Орлов, Долгоруков приказал команду над населением после его отъезда взять «Стиопке Малому», которому было дозволено надеть российский мундир с запрещением подавать себе ложное имя, в чем тот клятвенно обещался[271]. Сам Долгоруков вместе со своим окружением ночью, тайно, в сопровождении Степана Малого спустился с гор на побережье и отплыл в Италию[272].
Как первое военное мероприятие Орлова в Средиземноморье экспедиция Долгорукова наделала в европейской прессе много шума. Оценки этой акции были и остаются до сих пор различными. Императрица отмечала в январе 1770 г., что «происшествие черногорское… недостойно большого уважения», поскольку «главные действия должны произойтить от христиан собственных подданных нашего вероломного неприятеля»[273]. Академик Е.В. Тарле утверждал, что «черногорское дело (имея в виду полномасштабные действия. – Авт.) Орлова провалилось»[274]. Рюльер полагал, что операция была лишь акцией прикрытия, и эту точку зрения развил В.А. Плугин, считавший, что экспедиция в Черногорию «вписывалась в общий план восстания, но Алехан решился на ее дезавуирование, чтобы отвлечь внимание турок от будущих баз русского флота»[275].
Речь идет о том, что сведения об экспедиции Долгорукова немедленно проникли в европейскую прессу, что, по мнению Плугина, могло быть небольшой диверсией А. Орлова в информационное поле Европы. От Орлова, возможно, также исходило и сознательное преувеличение численности отряда Долгорукова и значения всей этой операции. В пользу точки зрения Рюльера, откорректированной В.А.Плугиным, говорит и то обстоятельство, что летом 1769 г. в Петербурге искусно распространялась аналогичного рода дезинформация. А потому – в Европе всерьез обсуждали, что черногорцы с доверием ожидают помощи от России в их действиях против Порты (G.d’A. 1769. № 101), что русское оружие в значительных количествах уже поставляется в Черногорию (G.d’A. 1770. № 13, 36), что «Стефано после своей первой акции только и занимается тем, что укрепляет крепости и войска в ожидании прибытия нескольких русских судов в Авалон, что он устроил лазарет и много магазинов в Майне, что он работает над постройкой трех греческих судов, одного 24-пушечного, двух 12-пушечных… которые скоро будут готовы в Албании» (G.d’A. 1770. № 36). Беспокойство Западной Европы союзом русских с черногорцами, вероятно, даже стало основанием для появившегося слуха, опубликованного французским официозом «Gazette de France» о том, что русский флот направляется в Архипелаг, чтобы оказать помощь (porter secours) именно черногорцам (G.F. 1769. № 76. 22/IX). Эта информация, возможно, попала в прессу после того, как французский представитель при русском дворе Россиньоль донес 27 июня 1769 г. своему правительству о том, что со дня на день из Кронштадта должна и готова отплыть «русская эскадра, предназначенная для оказания помощи монтенегрцам»[276]. Между тем эскадра уже имела предписание следовать не к Черногории, а к берегам Морей.
Думается, что операция Долгорукова вписывалась в общий план организации Орловым восстания на Балканах и в Архипелаге и только попутно играла роль прикрытия истинных военных планов командования. Это была рекогносцировка с указанными выше целями. По мнению императрицы, ее результаты не заслужили особого уважения потому, что вскрыли отсутствие каких-либо приготовлений к восстанию. Однако помимо прочего экспедиции удалось дезавуировать самозванство Степана Малого, имевшего влияние среди черногорцев, чья активность по соседству с главным очагом готовившегося восстания была весьма нежелательна для русского двора.
Таким образом, в двух важных аспектах экспедиция Ю.В. Долгорукова все-таки выполнила свое предназначение. Вместе с тем, ее результаты несколько охладили пыл Орлова, и по мере приближения эскадры к греческим берегам в его посланиях все чаще проскальзывали ноты сомнения в успехе восстания, а Екатерина II вообще уже не исключала неудачи предстоящей операции из-за неподготовленности к ней греков. Не со слов ли Алексея Григорьевича императрица писала за месяц до начала событий: «…да пускай бы и тут веками порабощения и коварства развращенные греки изменили своему собственному благополучию…»?[277]
В заключение следует отметить, что в аспекте главной цели южной политики Екатерины II и ее окружения – открытия «южного окна» в Европу – важнейшее стратегическое значение приобретало утверждение своего присутствия в Средиземноморье. Вне зависимости от успехов и отдельных неудач средиземноморских операций эта задача придавала всем действиям Архипелагской экспедиции еще и особый смысл, заключавшийся в освоении разными путями – дипломатическими, политическими, культурными – средиземноморского пространства. Само продвижение флота вокруг Европы представляло собой освоение морского пути, создание новых для России коммуникаций.
Глава 3
Поход русских эскадр: освоение европейских морей
Пойдем воздвигнем гром и морем потрясем,
Прославим россиян и Греков всех спасем
Прошедши все моря и страшныя пучины
Явим достойными себя Екатерины…
П. Потемкин. «Россы в Архипелаге»
И.М. Смилянская, Е.Б. Смилянская
Флот: эскадры, посланные Екатериной II в Средиземное море
Екатерина II, еще до начала русско-турецкой войны проявлявшая заботы о флоте, его надежности, базах, экипировке и комплектации умелыми морскими офицерами, когда война началась, имела основания писать в Лондон И.Г. Чернышеву: «У меня в отменном попечении ныне флот, и я истинно его так употреблю, если Бог велит, как он еще не был»[278].
В середине декабря 1768 г. в адмиралтейств-коллегию последовал секретный высочайший указ: немедленно подать рапорт о том, сколько судов к будущей весне коллегия «надежно в море нарядить может, какой бы им вояж ни был предписан», поспеют ли к будущей кампании корабли, заложенные здесь и в Архангельске (не специально ли для средиземноморской экспедиции закладывались?), – а далее следовал строгий окрик: если не поспеют, «то зачем именно» (?!)[279]. Екатерина сумела настолько углубиться во все детали организации экспедиции в Средиземное море, что, кроме подбора командного состава, технической подготовки судов к плаванию, вооружения, она, судя по ее переписке, была озабочена обеспечением эскадр картами и лоцманами, моральным состоянием офицеров и матросов, выбором пунктов соединения эскадр, не говоря об определении общих тактических задач, поставленных перед каждой эскадрой, о дипломатической поддержке плавания в чужих водах и т.п. Пеняя адмиралу Г.А. Спиридову за задержки в пути, Екатерина с полным основанием писала 1 ноября 1769 г.: «…я ни иждивения, ни труда, ни всего того, что я придумать могла, не жалела для снабдения вас всем, что только споспешествовать могло к желаемому успеху»[280].
Подготовка к отправлению эскадры в Средиземное море велась в большом секрете; Е.В. Тарле полагал, что даже в тайне от Н.И. Панина. Последнее сомнительно, хотя бы потому, что вся операция должна была сопровождаться дипломатическими шагами, по крайней мере, в сношениях с Англией. В этом отдавал себе отчет и Г.Г. Орлов, когда, предложив в первый раз «вояж» флота в Средиземное море, заметил, что на это мероприятие необходимо было получить предварительное согласие английского двора, что невозможно было сделать без главы Коллегии иностранных дел Н.И. Панина. В курсе дел по организации экспедиции Екатерина держала Совет при Высочайшем Дворе (16 февраля 1769 г. Совет обсуждал «Проект путешествия эскадры в Средиземное море»). Что же касается сохранения тайны, то следует заметить – утечка информации, возможно даже целенаправленная, имела место: английский и французский посланники сообщали в своих донесениях о существовании российских планов посылки флота в Средиземное море. Правда, достоверно можно сказать, что сообщения о подготовке в Кронштадте эскадры и ее возможной отправке в Средиземноморье появились в британской дипломатической корреспонденции из Санкт-Петербурга лишь 24 мая 1769 г.[281].