Еще в октябре 1766 г. Д.М. Голицын доносил, что венецианский посол в Вене сообщил ему о том, что его правительство ныне не отрекается от посылки в Санкт-Петербург своего дипломатического представителя в ранге министра и предлагает «прелиминарные пункты», на которых готово заключить торговый трактат с Российской империей. Венецианское правительство желало бы, чтобы торговля с Россией велась не только через Балтику, но и через Черное море. Оно обуславливало заключение договора следующими предварительно выставленными статьями: «1-е, чтоб такой трактат никаких других обязательств в себе не замышлял. 2-е чтоб для проходу Черным морем Россия приняла надлежащие меры с портов о провозимых с обеих сторон товарах и о собираемых же с них пошлинах. 3-є чтоб позволено было вывозить российские продукты из самых тех мест, где оные родятся, и развозить туда заведенные в Венеции для России мануфактуры не чрез балтийские порты, но Черным морем, и чтоб иметь свободный проезд чрез все границы»[184]. Это вызвало раздражение императрицы: ей еще только предстояло завоевать право пользоваться Черным морем…
В августе 1767 г. императрица с удовлетворением отметила, что Венеция, наконец, сделала шаг навстречу обмену дипломатическими представителями. А 10-го марта 1768 г. неожиданно, не дожидаясь договоренности о статьях трактата и об условиях приезда венецианского министра, повелела Голицыну сообщить венецианскому послу в Вене свое одобрение решений Венецианского правительства и желание видеть при своем дворе венецианского министра, а также согласие принять первую статью договора и обсудить вопрос о совместных усилиях и тратах, необходимых для реализации второго и третьего пунктов. В подтверждение «искренности своего намерения» (односторонним актом, не дожидаясь назначения венецианского министра, на чем ранее настаивала) Екатерина II определила своим поверенным в делах при Венецианской республике маркиза Маруцци[185]. По-видимому, с точки зрения замыслов Екатерины дело больше не терпело отлагательства, ведь именно в это время разыгрывался фарс с отставкой от службы второго лица в Преображенском полку подполковника Алексея Орлова ради поездки в Италию «для лечения» (но об этом далее); было необходимо организовать дипломатическую и финансовую поддержку его тайной миссии в Италии.
Служебный долг оказывать услуги А.Г. Орлову[186] не ограничивал круг скрытых, официально не обозначенных обязанностей Маруцци. Судя по содержанию его донесений, он должен был информировать российский двор о состоянии дел в Черногории, где обнаружился самозванец под именем Петра III, и о ходе восстания против Франции на о.Корсика. Маркизу Маруцци было поручено установить тайную связь с предводителем корсиканских повстанцев Паскуалем (Паскалем) Паоли и довести до его сведения обращение императрицы к сражающемуся за свою свободу корсиканскому народу. Это послание должно было послужить поводом для тайных переговоров об использовании русскими судами портов Корсики.
Официальной же инструкцией, выданной Коллегией иностранных дел поверенному в делах при Венецианской республике, маркиз Маруцци обязывался добиваться посылки в Санкт-Петербург венецианского министра для обсуждения и заключения торгового трактата, ради чего «преклонять к себе сенаторов» и прочих власть предержащих лиц. Он должен был озаботиться о своей аккредитации и при других торговых городах Италии, так как Венецианская республика старалась не подать повода и подозрения Оттоманской Порте «о заводимой с нами корреспонденции и негоциации»[187]. В предпоследнем пункте инструкции как бы между прочим Маруцци вменялось в обязанность под видом регистрации переселенцев выявлять лиц православного исповедания, готовых сотрудничать с Россией. В нем говорилось: если люди греческого исповедания обратятся к маркизу П. Маруцци с желанием переселиться в Россию, «в таком случае имеете марки обнадеживать их высочайшею <…> Голицын милостию и протекциею и, наведываясь о их состоянии и ремесле, обстоятельно сюда доносить, не обещая им с своей стороны больше ничего, но ожидая отсюда резолюции»[188].
Вопреки обеспокоенности русского двора, маркиз Маруцци был хорошо принят в Венеции. Однако начавшаяся вскоре после его прибытия в Италию русско-турецкая война «препятствовала» ему «быть более полезным службе Ея Императорского Величества по причине, что венецианское правительство остерегается от всякого поступка, могущего привести его у Оттоманской Порты в подозрение»[189]; и всякие переговоры о направлении венецианского министра в Петербург прекратились. Тем не менее поверенный в делах продолжал оставаться в Венеции и весьма успешно служить русскому двору в его средиземноморской политике (о его службе см. далее гл. 6).
Граф Иван Григорьевич Чернышев, также внесший свой вклад в средиземноморскую политику Екатерины II, был человеком близким к императрице. Записки С.А. Порошина, воспитателя Павла Петровича, свидетельствуют о том, что Иван Чернышев постоянно курсировал между «большим» и «малым» дворами[190]. Он пользовался привязанностью юного наследника, которого наставлял в делах флота, ибо Чернышев был членом Адмиралтейской коллегии и шефом галерных эскадр и порта, располагал он и большим доверием Екатерины II[191]. Его-то, И.Г. Чернышева, в критический период русско-турецких отношений Екатерина II назначила чрезвычайным и полномочным послом в Лондон, переведя графа А.С. Мусина-Пушкина, российского полномочного министра, из Англии в Нидерланды.
В литературе не подвергалась сомнению точка зрения С.М. Соловьева о том, что соответствующие дипломатические перемещения были сделаны в Петербурге в ответ на решение Англии назначить в Россию вместо министра второго класса, как это было до сих пор, посла, чтобы ускорить англо-русские переговоры о союзном трактате. К тому же перевод Мусина-Пушкина в Гаагу, по словам Соловьева, приветствовал Н.И. Панин, так как Мусина-Пушкина в Петербурге считали неспособным дипломатом[192]. Действительно, вместо отозванного английским королем в апреле 1768 г. английского посланника лорда Макартнея в июле в Петербурге ждали лорда Кэткарта, прибывшего месяцем позже, и 24 июля была датирована «кредитная грамота о после графе Чернышеве», направляемом в Лондон «для вящего распространения доброго согласия и тесной дружбы»[193].
Однако из поля зрения С.М. Соловьева выпал другой документ, вышедший из недр Коллегии иностранных дел на полгода раньше. Это был высочайший указ о назначении жалованья, проездных и т.п. генерал-поручику графу Ивану Чернышеву, отправляемому к великобританскому двору в качестве чрезвычайного и полномочного посла ввиду «особливых ныне наших важных дел с лондонским двором»[194]. Указ датирован 10 января 1768 г., то есть двумя неделями ранее, чем Н.И. Панин просил о пожаловании ордена маркизу П. Маруцци, заспешившему, якобы по своим делам, в Венецию. Все это свидетельствует о том, что политическая обстановка, сложившаяся в связи с турецкой угрозой к началу 1768 г., заставила Екатерину поторопиться с подготовкой своей средиземноморской акции. В таких условиях обретение доброжелательного отношения Англии к этой акции стало «особливо важным» делом, отсюда, надо полагать, и проистекала готовность отправить Чернышева в Англию (тогда как само назначение должно было произойти еще раньше).