Мужик пустил слезу о голодающей и ободранной Африке. Нет, подумал он, сходство, конечно, есть, но мы здесь всё-таки лучше справляемся. Чай, не голодаем.
И собрался пойти перекусить, но вдруг услышал голос соседа по скамеечке:
– Родственники твои, что ли?
Соседом оказалась пожилая женщина с низким прокуренным голосом.
– В каком смысле родственники?
– Не расстраивайся, арапчонок. Всё это неправда, что по телевизору.
Мужик вскочил и побежал в туалет. После прогулки похмелье совсем вроде бы прошло, но в зеркале по-прежнему отражался коренастый чернокожий мужчина средних лет. Пожалуй, что и покрепче, и посимпатичнее того, кем мужик был раньше, но всё-таки кардинально не он.
Мужик подумал, что сходит с ума. Достал паспорт и взглянул на фотографию: оттуда, сверкая белыми зрачками, смотрел всё тот же негр, хотя прочие данные мужика остались прежними.
Он в ужасе выскочил на привокзальную площадь. Несколько мужчин кавказской внешности предложили ему купить цветов, но он рассеянно мотал головой.
Что же делать? Нельзя же в таком виде показаться в своём городе! Мужики не поймут… В общем, решил новообращённый негр остаться в Москве на первое время. А там посмотрим.
С тех пор прошло уже несколько лет. Много слухов доводилось слышать о дальнейшей судьбе мужика. Поговаривают, что живёт он в Беляево, неподалёку от Университета Дружбы Народов – места, где традиционно селятся приезжие из Африки. Вроде бы он некоторое время работал официантом в одном из тамошних ресторанчиков, и был так хорош, что дослужился до заместителя директора. Самые разные люди рассказывают, как имели душевную беседу с тем самым русским негром – едва познакомившись с человеком, он любит завести с ним долгий и глубокий разговор, из которого собеседник уходит обновлённым и, как правило, потом больше никогда его не встречает.
А ещё говорят, что в Беляево мужик нашёл себе красавицу-жену – родом она не то из Руанды, не то из Луанды. У неё чудесная щедрая фигура, она красит волосы то в рыжий, то в светлый, то в свой родной чёрный цвет.
X
– Першиков слушает.
– Андрей Николаич, это Шевцов, у нас здесь форс-мажор.
– Что такое?
– Лена погибла.
– Какая Лена?
– Ну Лена Кондратьева. Машина сбила.
– Кошмар какой. Ну, позовите всех, я приехать не смогу. Минута молчания, или что там делается в таких случаях. Ну ты же разберёшься, мать твою за ногу. Бля, ужас какой…
– И не говорите, Андрей Николаич, ужас. Ладно, всё сделаем.
– Отбой.
Мерзко как-то. Что ж за сезон такой выдался: одни смерти. Ещё исчезновение – у Эдика дочка куда-то пропала, Небылицын без вести… И ещё это дрянное ощущение, что тебя вроде бы миновало, и ты этому как бы радуешься.
– У аппарата.
– Андрюш, ты? Машу спасать надо.
– Это кто говорит?
– Да Настя, сестра.
– А, Настя, здравствуй. Мы с Машей разошлись в прошлой жизни, ну что вам от меня надо?
– Андрей, ты уж мог бы помочь. Она совсем плоха стала.
– Она уже пятнадцать лет совсем плоха.
– Слушай, я тебе серьёзно говорю. Она совсем поехала. Ходит по улицам и орёт на людей.
– На меня она орала уже на второй день брака.
– Ты неисправим. Можешь шутить сколько угодно, но ты обязан помочь. Ты прожил с ней столько лет и стольким ей обязан. А она ходит по городу каждый день и вещает. Не ровен час её заберут и будут лечить так, что в ней от человека вообще ничего не останется.
– Может быть, с ней можно просто поговорить? По-человечески с ней давно не разговаривали. И не ставили её на место.
– Андрей, не увиливай! Ей просто некому помочь, кроме тебя!
– А чем я-то могу помочь? Я не психиатр, я бизнесмен. Прошу заметить, совершенно в другой области. Мить, тормозни здесь, ага, ага, вот здесь.
– В том-то и дело, что бизнесмен. Деньги есть.
– Ну какие могут быть деньги, если человек – совсем того? Только квалифицированная медицинская помощь.
– Андрей, я тебе для этого и звоню…
– Настя, я совсем в этом не разбираюсь. Знаешь, как на упаковках лекарств пишут – «Проконсультируйтесь со специалистом». Вот и здесь тот же самый случай – проконсультируйтесь со специалистом, а не с бывшим мужем пациентки.
– Андрей, ну я тебя по-человечески прошу.
– Я так понимаю, у тебя нет под рукой интернета, и ты не знаешь, по какому номеру звонить в таких случаях. Я наведу справки и перезвоню. А пока можешь попробовать 03, вроде бы раньше этот номер помогал.
Родственники моей бывшей жены изводят меня уже лет десять – вроде бы через пару лет после нашего развода у неё поехала крыша, и она стала, как раньше говорили, кликушей. Ну я-то что могу с этим сделать? В костюме ангела спуститься к ней на верёвках и благословить её на выздоровление? Дать миллион, чтобы она поехала подлечиться в Карловы Вары? Или что?
– Здравствуйте, вам курящий или некурящий?
– Некурящий, пожалуйста.
– Ваше пальто.
– Минутчку.
Меня любезно проводят за стол, усаживают, раскрывают передо мной широченное меню, и тут ещё один звонок.
– Алло.
– Андрей Николаевич, это Саймон, по поводу фотографии.
– Да, Саймон, ну мы как и договаривались.
– Я буду минут через сорок.
– Хорошо, я как раз успею поесть, – усмехаюсь в трубку.
Саймон Андерсон – британец-фотограф, хороший малый, как-то с ним случайно познакомились и разговорились, он чудно говорит по-русски и прекрасно снимает. Сейчас я ему нужен для какого-то журнала – я уже и запамятовал, какого, – я им какой-то комментарий давал или что-то такое. Мне приятно увидеться со стариком Саймоном.
Я делаю заказ и отлучаюсь в туалет. Пока справляю нужду, смотрю вниз – пузо закрывает обзор, так что поднимаю глаза прямо перед собой: на стене висит карта Москвы – стилизованная под старину, но по топографии вполне современная. Вдруг вспоминаю про то фиолетово-розовое свечение на горизонте, которое я видел с высоты офиса – было оно где-то на западе, я даже запомнил ориентиры – высотные здания, между которыми этот источник света находится.
Черчу взглядом линии на карте: вот здесь мы, вот тут МГУ, тут Пётр Первый, свет, стало быть, где-то посередине… Чёрт, как раньше я этого не понял – вдалеке светилась не таинственная новостройка на западе города, а хорошо известное мне место – высотные дома на Новом Арбате, где по вечерам включают нарядную подсветку. Не раз я видел это вблизи, но совершенно не обратил на это внимания. А издалека это оказалось чем-то завораживающим и манящим.
У меня был довольно длинный заказ – я люблю обстоятельные трапезы – и когда я возвращаюсь из уборной, на стол уже начали накрывать; но я не приступаю к еде, пока не принесут всё – люблю оттянуть удовольствие.
Что-то такое вытворял мой прадед ещё в царские времена – выжидал, пока ему накроют на стол сразу всё, а потом накидывался на какую-нибудь гору блинов, как заправский удав – заглатывающий сразу всё и потом не нуждающийся в питании долгое время. Я продолжаю его традицию.
Все мои предки были самодостаточными людьми, которые добивались всего сами, несмотря на меняющиеся обстоятельства. Я терпеть не могу всё это нытьё про «страшный сталинский режим», который выжимал из людей все соки – в моей семье люди выжимали соки из себя и из жизни самостоятельно. Что бы у них не отнимали, они сами силой возвращали себе это сторицей – какая-нибудь тесноватая московская квартирка, попавшая под уплотнение, оборачивалась роскошной переделкинской дачей, утопленные фамильные драгоценности вдруг превращались в солидную зарплату, а на пару лет жизни в ссылке отвечали семьюдесятью годами крепкого здоровья. И по нарастающей.
Официант раздражает меня своей медлительностью – причём это не аккуратная неспешность, не обстоятельность и даже не благородство; это лень – а ух как я ненавижу лень! Трудись, рви своё, шевели батонами, бедняга, пока не настало твоё время заслуженно отдыхать.
Открываю газету – ну, не газету в полном смысле слова, а так – безделушку для тех, кто дожидается своего заказа. Там карикатура на ту известную фреску, где Господь и человек соединяют руки – только на карикатуре в руке у творца бутылка вина, которую тот уж было протянул человеку, но передумал и сказал «Отопью ещё». Подпись (почему-то стилизованная под старорусское письмо) гласит: «В этом ожидании Господь держит человека с незапамятных времён. Он показывает ему некоторые предназначенные ему блага, но в последний момент отказывается их ему давать. Человеку не терпится, он хочет отвернуться от Бога, но если он отвернётся, никаких благ он точно не получит, а пока он ждёт и верит, кое-какие шансы сохраняются».