Раз у его товарища не было сомнений в том, что его незатейливый рассказ ни на йоту не отступает от правды, совершенно не важно, что там будут думать другие.
Легенда оказалась правдой.
Мать всех рек существует.
Он видел ее собственными глазами.
И совсем необязательно верить во вторую часть легенды, предрекавшую смерть в полнолуние «тому, кто сподобился увидеть Мать всех рек».
На его взгляд, это было всего лишь глупое суеверие, выдумка чистой воды.
Существовала еще и третья легенда, которая утверждала, что Аукайма – Священная гора, на которой золото и алмазы тайком играют свадьбы, – никогда не позволит белому человеку осквернить ее своим присутствием, а он именно это и сделал.
Они с Джоном МакКрэкеном ее видели, побывали наверху да еще и запустили руки в ее сокровища – золото и алмазы.
Аукайма!
Хвала Господу!
Аукайма!
Он закрыл глаза и в который раз воскресил в памяти волшебное мгновение, когда первый утренний луч пробился между двумя каменными глыбами и осветил скрытый под ними поворот речушки, которая заискрилась, словно бесшумная россыпь фейерверков.
Если бы не этот луч, речушка не засверкала бы именно тогда, когда они проходили мимо, и они бы не заметили, что там, прямо у них под ногами, природа миллионы лет копила желтый металл и прозрачные камни, которые человек сделал главным мерилом роскоши и красоты.
Узкое жерло с почти треугольным отверстием служило входом в извилистую пещеру, глубину которой определить было невозможно. Казалось, будто самый алчный из олимпийских богов копил в ней несметные сокровища – уму непостижимо, для чего только ему понадобилась такая прорва.
Тесный канал, образовавшийся в каменной плоти горы в результате какого-то доисторического катаклизма, таил в себе столько золота и столько алмазов, что как представишь – голова идет кругом, а он, Эл Вильямс, его обнаружил.
Случайность?
Когда десятилетиями преследуешь свою мечту и наконец ее осуществляешь, пусть даже с помощью тоненького солнечного лучика, это вряд ли можно считать случайностью.
Это воздаяние за их усилия. Заслуженная награда за бессонные ночи, долгие переходы, изнурительную жару и тысячу хворей, одолевших их тела.
За годы борьбы.
– Что ты чувствуешь теперь, когда стал богачом?
Ответа не последовало.
Шотландец спал, и, возможно, как раз поэтому, зная, что тот спит, Эл Вильямс и решился задать ему такой вопрос.
Он вовсе не горел желанием услышать ответ.
А то еще, чего доброго, его товарищ, с которым они не разлей вода, возьмет и скажет, что собирается вернуться в холодный горный край, откуда его когда-то выгнала нужда.
Сам-то он уж точно никогда не вернется в Уэльс.
Ни бедным, ни богатым.
Ни живым, ни мертвым.
Он любил теплые края, густую сельву и бескрайние просторы, которые изредка – когда, случалось, деревья расступались – открывались взгляду.
Он любил ибисов и цапель.
Спокойные реки и бурные потоки.
Он любил опасность и ненавидел страх, который испытывал при одной мысли о том, что друг, с которым Бог связал его одной веревочкой, захочет навсегда покинуть эти края.
Без него бродить по сельве будет уже совсем не то.
Только представишь себе, как пробираешься сквозь заросли в полумраке, зная, что сзади тебя уже никто не прикроет, и сразу теснит дыхание. Или что не сможешь сомкнуть глаз, потому что другая пара глаз уже не будет сторожить твой сон, и на душе начинают скрести кошки.
Любовь порой расставляет коварные ловушки.
Особенно когда любовь – как в этом случае – была не чем иным, как дружбой в ее самом чистом проявлении.
У Эла Вильямса никогда не было ни жены, ни постоянной любовницы, даже своих родителей он не знал.
Жизнь не дала ему ничего, кроме самого благородного и глубокого чувства, каким можно одарить человека: дружбу с себе подобным, чтобы было с кем разделить радость и горе. Вот почему никакое золото, никакие алмазы не окупили бы потерю такой дружбы.
Он всегда думал, что они вечно будут бродить вслед за несбыточной мечтой.
Легендарное сокровище Руминьяуи, золото реки Напо или алмазы Гвианы превратились в голубую мечту, к которой они все шли и шли, почти уверенные в том, что никогда ее не достигнут.
Важна была не столько цель, сколько то, что они шли одной дорогой.
Но сейчас эта цель плыла с ними.
Дорог больше не было.
Возможно, в конце этой глубокой реки находилось море, на другом краю которого рождались берега Англии.
Конец реке!
Конец сельве!
Конец привычной жизни, которую никто, кроме них, не понимал!
Джон МакКрэкен открыл глаза, проследил за черной уткой, которая сорвалась с высокой ветки и стрелой ушла под воду, и обернулся, чтобы с легкой улыбкой окинуть взглядом человека, находившегося у него за спиной.
– Что ты чувствуешь, став таким богатым? – спросил он.
Он прочитал его мысль.
Как тысячи раз за все эти годы.
Как всегда.
В любое мгновение оба знали без слов, что думает другой, и это не раз спасало им жизнь.
Слова были им не нужны.
Даже жесты или взгляды.
Оба всегда знали, что спросит и что ответит товарищ, хотя это не означало, что они уже все сказали друг другу.
Никто и самому-то себе всего не высказывает, хотя и живет в одном теле и с одной душой девяносто лет.
А они, два тела и две души, знали все вопросы и ответы, но никогда не уставали друг от друга так же, как умный человек никогда не устает от самого себя.
– Мне грустно, – ответил уэльсец. – Подозреваю, что так бывает всякий раз, когда достигаешь цели, которую не ожидал достичь.
– И что же мы теперь будем делать?
– Искать другую цель.
– Где?
– Откуда я знаю!..
Зверей сморил сон.
Птицы клевали носом.
Рыбы спали.
Джон МакКрэкен мерно посапывал.
Дремал и Эл Вильямс.
В жаркие тропические ночи нелегко забыться сном, однако в душный полдень, когда солнце стоит прямо над головой и доводит тебя до изнеможения, так же трудно сохранить ясность сознания.
В такие часы кровь течет в жилах еле-еле, как густой кисель, нервы не сразу передают приказы мозга, а сам мозг реагирует с таким опозданием, словно находится под действием алкоголя.
«Зеленое опьянение» – вот как обычно называют такое состояние почти полного физического изнеможения. Когда влажность становится чуть ли не стопроцентной, температура воздуха поднимается выше тридцати пяти градусов и в легкие проникает густой запах мокрой земли и буйной растительности, дурманя, как легкий наркотик (все из-за пыльцы самых разных растений: ее частицы во множестве витают в воздухе или растворяются в воде), тебя неудержимо клонит в сон.
Это не лень.
Это бессилие.
Человек просто не в состоянии реагировать на опасность, но, к счастью, мудрая природа устроила так, что в этот период даже самый голодный ягуар или ядовитая змея точно так же впадают в летаргию.
В жизни джунглей наступает затишье.
Что-то вроде передышки в жестокой борьбе за выживание.
Мир словно погружается в неподвижность и возвращается к обычному ритму только с наступлением вечера.
Опасности нет.
И все-таки она существует.
Она здесь, рядом, неосязаемая и невидимая, страшнее дикого зверя, потому что это чудовище никогда не дремлет.
Ни ночью, ни днем, ни даже в самый знойный полдень.
Эл Вильямс, который сидел на корме, опустив голову на грудь, ничего не почувствовал.
Но Джон МакКрэкен, который лежал на дне лодки под небольшим навесом, открыл глаза, хотя его сон на самом деле был более глубоким.
Вот что значит опыт!
Человек, проплывший тысячи километров по рекам сельвы, давно привык спать, прижав ухо к корпусу лодки: тот служил резонатором, позволяющим уловить самые далекие шумы потока.
Вначале это было всего лишь тихое журчание, вздох или жалоба раненой воды, однако вскоре оно превратилось в барабанный бой где-то по ту сторону горизонта, и тогда шотландец вскочил и повернулся к своему витавшему где-то другу.