Эстер опять проснулась всё в той же надоевшей ей кровати и опять почувствовала боль в своих умирающих ногах. Боль была колючая и неприятная, заставляя её думать о ногах, а не о том, что ей хотелось в туалет, до которого было не дойти самой, и она, опять отпустив свою брезгливость – со смирением – пустила струйку в ненавистный ей бумажный подгузник, к которому была привязана последние пять лет. Подгузник принял её жидкость в себя, оставляя её промежность почти сухой.
Она решила не звонить дежурному. Она лежала и слушала музыку, доносившуюся из радиопрограммы невыключенного телевизора. Исполняли Моцарта «Времена года» – и она знала каждую ноту, каждый тон этой салонно-отельной и все же всегда приятно отражающейся в мозгу музыки этого полупьяного и полусумасшедшего гения – подростка, так и не выросшего из юности и куролесенья.
Эстер, как и все еврейки, любила музыку, но особенно еврейскую, зажигательную, восточную, колдовскую и зовущую неизвестно куда, хотя слушала её редко. Она была еврейкой по крови, но не по жизни, вышедшей замуж за немца и сделавшей с ним двоих умненьких мальчиков. Но муж её умер ещё в начале Гитлеровского исхода из своего Байерско-Австрийского гнезда, а ей пришлось бежать от него в нейтральную Швецию, приютившую евреев изо всей Европы, где она и начала своё дело с продажей качественной одежды для детей.
Теперь же она страдала от мокрого подгузника, неживых ног и неработающего желудка. В Швеции у неё появились две лучшие подруги – тоже из еврейских переселённых Гитлером семей, которые оставались её лучшими друзьями долгие-долгие годы, даже когда одна из них, Роза, уехала в далекую Америку, а Мирта – в Голландию.
Все трое женщин были одного возраста, национальности, темперамента, и они ежегодно собирались вместе на каникулы – то в Швеции, то в Америке, то в Париже.
Когда им исполнилось около восьмидесяти, то они – будучи на одном из круизов по Средиземноморью все вместе – решили, что обязательно проведут свой общий столетний юбилей в маленьком местечке Германии со смешным названием Хопфен, в Баварии, на границе с Австрией на берегу озера, где по вечерам были видны розовые горы, запомнившиеся Эстер во время её поездки с мужем на каникулы после рождения их первого сына.
Она часто рассказывала своим подругам о розовых горах, тихом озере с форелью и белыми лебедями, о ласточках, щебечущих по вечерам и о том особом духе этого места, охраняемом грозной богиней Ба-Варией, веками не допускающей разрушения этой многовековой красоты.
Но это всё были неосуществимые мечты. На прошлой неделе Эстер получила письмо из Голландии о том, что ее подруга, Мирта, умерла от болезни Кройцфельд-Якова, которую называли в народе болезнью бешеных коров и так и не знали, откуда эта болезнь берется и как ее лечить. Эта болезнь ежегодно уносила жизни пяти-шести несчастных в маленькой Голландии, а в этот раз она решила поразить мозг Мирты, и через шесть недель та скончалась в госпитале.
Оставалась Роза, которая уже десять лет страдала старческим маразмом, который стали именовать модным и непонятным словом синдром Альцгеймера, так и не зная, как ее лечить. Она жила не в доме престарелых – этого бюджет её сына просто не выдерживал – а в семье эмигрантов-поляков, в штате Монтана, которые за деньги ухаживали за старой маразматичкой, а деньги платили ее дети, не желающие иметь дома опасного существа, не помнящего ни своего имени, ни как выключить электрическую плитку, и покупающие за деньги свободу и спокойную совесть.
Эстер осталась одна из троих, как говорили, в светлом рассудке, но радости от этого было мало. Она бы предпочла как Роза – ничего не помнить, или как Мирта – заболеть таинственной болезнью и умереть, но видно, ей не было дано ни того, ни другого.
Тут дверь в комнату открылась и вошла ночная сиделка – африканка Лора.
– Эстер, время ужина, – улыбаясь, сказала она.
Лора помогла Эстер подняться с кровати, проводила её в туалет, сменила подгузник и усадила старушку всё в то же кресло около стола. Потом принесла из коридора, где стоял раздаточный столик на колесиках, поднос с ужином – картошка, котлетка с подливкой и десерт – сегодня это был шоколадный пудинг. В стакане была налита простая вода.
Она поставила поднос перед Эстер и сказала с дежурной улыбкой:
– Приятного аппетита, я приду через полчаса и заберу поднос.
Она торопливо вышла, оставив Эстер одну – у неё было ещё четыре клиента.
Эстер взяла в руку чашку с шоколадным пудингом, обмакнула свой палец и лизнула, как ребенок, палец.
– Ну и пожалуйста! Буду есть только шоколад! Вот вам!
Она пригрозила кому-то невидимому пальцем и засмеялась.
За окном заходило солнце, а где-то далеко, на юге Баварии, закат уже поцеловал Альпийские горы, и маленький спящий городок Хопфен окрасился в нежно-розовый цвет, отражающийся в водах тихого озера.
Милочка
Милочка лежала на полу в спортивном зале фитнес клуба и улыбалась себе. Было десять часов вечера, и она только что закончила тренировку, которую она вела – стрип-пластика для женщин.
Все ученицы, получив свою порцию женственности, не растраченной во время скучного и неэротического рабочего дня, ушли домой, даже не заметив ее нарастающей боли, от которой Милочке хотелось плакать, но она плакать не могла.
Во время последнего часа тренировок она вдруг услышала, как в ее левой икре что-то хрустнуло и разорвалось.
– Наверное, связка, – подумала она в тот момент, но продолжала тренировку.
Теперь же, когда все разошлись, она лежала на полу, улыбаясь от боли. На ногу она не могла ни наступить, ни ею пошевелить. Тренировочный зал был на третьем подземном этаже, в глубоком подвале, куда вела винтовая, крутая лестница, а лифт уже отключили, экономя дорогое электричество по вечерам.
Она поднялась кое-как с пола и запрыгала, как могла, на одной ноге, в раздевалку. Открыв шкаф ключом, она оделась – а на улице стоял еще мороз – и запрыгала по винтовой лестнице вверх – ступенька за ступенькой, сохраняя на лице улыбку.
– Опять забыла рыбий жир, – подумала она.
Она не верила в могущество рекламируемых витаминов, а к лекарствам относилась с подозрением, принимая их с неохотой и только в крайней необходимости, но верила почему-то в могущество рыбьего жира, который принимала каждый день утром и вечером. В тот день она забыла выпить рыбий жир.
Забывала она часто и много, записывая в свою книжицу все часы тренировок, деловых встреч и приходящие в голову мысли, хотя писание давалось ей с трудом. Она писала медленно, высунув язык, как собака, и облизывалась, причмокивая, выводя буквы. С телефоном было не легче. На написание одного SMS уходили дорогие минуты жизни, а на чтение еще больше. На звонивший телефон она отвечала редко, так как любой разговор надолго вырывал ее из дневного, тщательно разработанного и проверенного ею много раз плана. Отклонение от плана приводило Милочку в хаос и депрессию. Милочка была больна.
Она доскакала на здоровой ноге до верхнего этажа фитнеса и, открыв дверь с трудом – на ее плече была тяжелая спортивная сумка, поскакала к стоянке машины. Открыв свою старенькую пежо, Милочка рухнула в машину и стала думать, как она будет жать на тормоз больной ногой.
Ничего не придумав, она завела машину и, превознемогая боль, поехала домой, к мужу, кошкам и рыбьему жиру. Через двадцать минут машина уже заезжала в гараж небольшого домика, приютившегося на старинной улице столичного пригорода, и она, кое-как вывалившись из машины, запрыгала к крыльцу дома. Было уже около полночи. Муж и кошки давно спали. Милочка допрыгала до кухни, выпила стакан воды с двумя капсулами рыбьего жира и, сняв одежду, забралась в постель к мужу. Тот проснулся, повернул свою голову к Милочке и улыбнулся: