Абдул-хан улыбнулся, пару минут разглядывал собеседника и наконец сказал:
– На это уйдут годы.
– Долгие годы, может быть, вся жизнь, – улыбнулся в ответ Сарацин. – Но у меня нет выбора, я должен сделать это ради отца. Думаю, именно для этого Аллах и оставил меня в живых – чтобы я уничтожил правящую саудовскую династию.
Губернатор долго сидел молча: ему и в голову не могло прийти, что юный воин в состоянии сделать что-то еще более впечатляющее, чем противостоять в одиночку советским вертолетам. Оказалось, он ошибался.
Размешав чай в своей чашке, Абдул-хан приветственно поднял ее: ему самому лучше, чем кому-либо, было известно, что такое месть.
– Тогда выпьем за то, чтобы ты смог осуществить задуманное, – сказал он. – Иншалла. Если будет на то воля Божья.
– Иншалла, – повторил за ним Сарацин.
Они не знали, что им суждено увидеться снова лишь через пятнадцать лет.
На следующий день, рано утром, губернатор отбыл вместе со своим эскортом. Однако три недели спустя, когда воины-иностранцы свертывали лагерь, ожидая, когда пройдет последняя в том году снежная буря, два юных племянника Абдул-хана, с трудом волоча ноги, пришли в деревню. Из-за метели они были вынуждены отпустить своих лошадей, чтобы те ушли вниз, в более безопасное место, а сами стали подниматься в гору пешком, невзирая на снегопад. Племянники Абдул-хана не предупредили о своем визите, поэтому их никто не ждал. Обернутый в непромокаемую ткань небольшой пакет, который они принесли, предназначался Сарацину, легендарному моджахеду, юноше лишь немногим старше их.
Сидя на кухне, родственники губернатора ждали, когда он распишется, проверив содержимое пакета. Сарацин нашел внутри ливанский паспорт на чужое имя – не плохую подделку с базара в Кветте, а документ на подлинном бланке, точный в малейших деталях, со всеми необходимыми печатями. Абдул-хан приобрел его у продажного сотрудника ливанского посольства в Исламабаде, столице Пакистана, заплатив десять тысяч американских долларов наличными.
Очень важно было и то, что в паспорте имелись соответствующие визы. К нему также прилагался еще один документ, из которого следовало, что обладатель паспорта три года провел в Индии, где получил аттестат одной весьма уважаемой в мире школы, а теперь направляется обратно в Ливан. В паспорт были вложены изрядно потертые купюры на сумму четыре тысячи долларов США. Какая-либо объяснительная записка отсутствовала, да, впрочем, в ней и не было особой необходимости. Знаете, что, на мой взгляд, это напоминало? Словно бы ушедший на покой воин дарит свой тщательно смазанный автомат АК-47 другому, чей боевой путь еще только начинается.
Когда пришла весна и начали таять снега, Сарацин отправился в долгое путешествие через Афганистан. Он шел проселочными дорогами и видел повсюду следы войны: разрушенные города, заброшенные поля, трупы в придорожных канавах. Но многие семьи уже засеивали плантации опиумным маком и прикидывали, сколько выручат от его продажи – самый доходный бизнес в этих краях. Вблизи пакистанской границы наш герой встретил первых возвращающихся беженцев из тех пяти миллионов человек, что покинули страну. Чем дальше он шел, тем больше их становилось.
На границе отсутствовала всякая видимость контроля. Сарацин пересек ее незамеченным на закате безоблачного дня – молодой араб с выдуманным прошлым, чужим именем и безупречным паспортом.
Неудивительно, что я с таким трудом разыскал этого человека, когда пришло время. Как я уже говорил, он был призраком.
Глава 7
Сарацин прибыл в Карачи, огромный город, растянувшийся вдоль Аравийского моря, когда только-только начинался сезон дождей. Юноша потратил несколько долларов, чтобы купить спальное место на палубе старого грузового судна, направлявшегося в Дубай. Отсюда самолеты доброй дюжины авиакомпаний летают без пересадок в Бейрут, так что через неделю усилия Сарацина наконец-то увенчались успехом: он без всяких трудностей прошел ливанский иммиграционный контроль.
Бейрут пребывал в бедственном состоянии: половина города лежала в руинах, многие жители были ранены или измучены до предела. Это устраивало Сарацина: страна едва начинала оправляться после пятнадцати лет гражданской войны, и человек без корней легко мог сойти за местного уроженца в этом городе, полном разбитых судеб.
Он всегда был способным учеником и после шести месяцев усердной работы с помощью мудрых наставников, которых обрел в самой радикальной мечети Бейрута, легко сдал вступительные экзамены в медицинский колледж. Как и для большинства студентов, серьезной проблемой для Сарацина оказалась высокая плата за обучение, но, к счастью, он узнал о программе стипендий Государственного департамента США, целями которой были возрождение нации и поощрение демократии. Служащие американского посольства США даже помогли ему заполнить анкеты.
Благодаря столь щедрой помощи денег теперь хватало, и Сарацин получил возможность посвятить дни изучению медицины, а ночи – террора и революции. Молодой человек занимался усердно, делая перерывы только на молитву и скромный обед. Он прочитал всех великих: Мао, Че Гевару, Ленина; он посещал собрания фанатичных панарабских националистов, слушал выступления палестинских поджигателей войны и нескольких исламских деятелей, отличавшихся взглядами столь дикими, словно бы эти люди застряли в Средневековье и понятия не имели, что на дворе двадцатый век. Один из них собирал средства на создание организации под названием «Аль-Каида»: в переводе с арабского это означает «основа», «база», «фундамент», «принцип». Юноша слышал об этом человеке, своем земляке-саудовце по имени Усама бен Ладен, еще когда сражался в Афганистане. Однако в тот день, когда Сарацин впервые увидел в мечети этого рослого тридцатипятилетнего мужчину, он, в отличие от всех прочих, не пытался произвести на него впечатление своим пламенным красноречием, а, по своему обыкновению, помалкивал. Еще одно доказательство того, что самый тихий человек в компании, как правило, самый опасный.
Посещал Сарацин и еще одну экстремистскую группу, такую маленькую, что заседания ее проходили в пыльной комнате, обычно занимаемой университетским обществом филателистов. Именно там он проникся идеей, которая кардинальным образом изменила всю его жизнь. Да и не только его собственную жизнь, но и, как ни печально это признавать, судьбы многих других людей. В тот день перед членами группы попросили выступить с лекцией некую женщину. Та сказала, что ее зовут Амина Эбади (не исключено, что имя было вымышленным) и работает она в огромном лагере для беженцев в городе Джебалия. Это в секторе Газа, очаге радикализма, одном из самых бедных мест на земле, ставшем пристанищем для ста сорока с лишним тысяч палестинцев.
Темой лекции был гуманитарный кризис в лагере. Послушать ее пришло человек десять. Однако это не смутило женщину: Амина Эбади привыкла плыть против течения международного безразличия. Ничего, однажды кто-нибудь ее услышит, и все изменится к лучшему.
Стоял удушающе жаркий вечер, и посреди своего выступления Амина приподняла чадру.
– Нас так мало, что я ощущаю себя в кругу семьи, – сказала она с улыбкой.
Никто из немногочисленной аудитории ей не возразил. Если даже Сарацин и намеревался это сделать, то такая возможность была безвозвратно упущена: он слишком долго находился под впечатлением от увиденного на мгновение лица молодой женщины.
Потом вновь остался только ее серьезный голос, и юноша мысленно нарисовал портрет Амины: бездонные глаза, выразительный рот, безупречная кожа. Туго стянутые назад волосы придавали ей сходство с мальчиком, а переполнявшая молодую женщину жажда жизни напомнила Сарацину об одной из сестер, хотя Амина была старше его лет на пять. Он не получал никаких известий от своих близких с того дня, как уехал из Бахрейна. Внезапно его захлестнула волна тоски по дому.