– От Белородько в Калинках весь прогресс, – заявлял неоднократно на собраниях деревенской общины первый секретарь комсомола области, – Если бы не он, вы до сих пор ездили бы по земляным узкоколейкам. А бабы стирали бы в реке. Не забывайте, что благодаря ему в вашу деревню кабель телефонный протянули и теплоцентраль. Красота! Теперь в зиму сиди под батареей и грейся!
Хватким, одним словом, был Иван хозяйственником, уважаемым. Несмотря на то, что ему едва только перевалило за тридцать, любой из селян: и ругавший, и хваливший, завидев на улице приветливо ему кланялся да здравия желал. А уж про то, что этого кряжистого коротышку когда-то по молодости дразнили всяко: кто «белоредькой», кто «многогородькой», так и вовсе не вспоминали. А при надобности произносили фамилию Ивана ровно, четко, на едином дыхании, как и положено звать людей почитаемых.
Хорошим, получается, был Иван селянином, работником, начальником. А семьянином так и вовсе замечательным, до беспамятства в жену и детишек влюблённым. А то, что требовательный был да на людях на ласки скупой, так то для деревни считалось нормальным. Деревня все эти сопли и сюсюканья на дух не выносила.
«Мужик в семье должен быть хозяином», – любовалась зятем тёща. Надежда и сама мужем гордилась, оттого и жила с ним по-доброму, угодить во всём старалась, деток аж троих нарожала, не задумываясь, что при современной жизни женщине и двоих часто много. В деревне, к тому же, к работе по дому всегда находилось что справить на дворе и в огороде. Опять же, скотина требовала ухода. Да еще на ферму совхозную нужно было бегать, удой с коров принимать. На сепаратор переправлять что положено. Но работы Надежда не боялась. А потому всё у них в семье было по уму, всё как надо. И дети росли самостоятельными, в меру прилежными, послушными.
«Если бы еще и Коляня, вправду, домой возвратился, так и вовсе было бы здорово», – скрытно улыбалась про жизнь Надежда, прибирая в доме, да то и дело поглядывая на брата. Тот с головой ушёл в работу и радостно покрякивал от простоты деревенского труда.
Первым делом они вычистили печь и, несмотря на летний зной, решили протопить её, чтобы проверить дымоход. Набрав под навесом около сарая поленьев, пиленых и сложенных туда ещё отцом, Николай с нескрываемым удовольствием принялся разводить огонь. Скоро печь задымила, затрещала так громко, что пришлось прикрыть дышло заслонкой.
– Это она, родимая, радуется возвращению хозяев, – глядя на огонь проговорила Надежда, – Печь, она ведь тоже живая.
Николай поглядел на неё с усмешкой.
– Не зырься, – слегка обиделась Надежда и даже махнула на брата рукой, – В своём доме все предметы живые, духом хозяев пропитанные.
Она говорила совершенно серьёзно, как если бы доказывала, что дважды два – четыре. И опять Николай поверил ей, как безоговорочно верит ребенок словам мудрого взрослого. Отойдя от печи, он бегло оглядел большую комнату. В зале, служившем во всех деревенских домах и кухней и столовой, мебель вся была деревянной. Срубил её один и тот же деревенский мастер – Никита Ежов, по прозвищу «ёжик-пыжик». Посреди комнаты стоял массивный дубовый стол, длинный, сколоченный грубо, но прочно, и очерченный с двух сторон лавками. Лак на нём местами поблек, но был цел. Вспомнив про что-то, Николай вдруг наклонился к одной из ножек и присмотрелся к ней. Затем, довольный, выпрямился.
– Слышь, Надюха, а буковки-то мои, что я пацаном ножичком здесь вырезал, не затёрлись, – он указал на две корявые загогулины, похожие на печатные «к» и «н».
– А чё им сдеется?
Надежда тоже присела к ножке. Когда-то за попорченное дерево мать отвесила Николаю подзатыльник. А отец, придя домой с депо, даже прошелся по мягкому месту сына ремнём.
– Помню я, как отец меня тогда отходил, – подтвердил сейчас Николай сестре этот факт, – Но только потом он матери ночью с гордостью хвастал, что я писать научился. И спрашивал сильно ли она меня побила. А когда мать сказала что только подзатыльник отвесила, он вздохнул и запретил ей наперёд руками меня трогать. Он тогда так и сказал: « Потому как рука матери предназначена токо для того, чтобы ребёнка ласкать.»
– Да ну? – Надежде странно было это слушать по прошествии стольких лет.
– Почему «да ну»? Ты своих детей бьёшь? – спросил он, заранее зная ответ. Надежда аж задохнулась:
– Рехнулся что ли!?
– А кричишь на них?
Надежда, по характеру ласковая и нежная мать, даже руками всплеснула:
– Да ты что?! За что на них кричать? Они у меня хорошие.
Николай приподнял указательный палец, утверждая:
– О. Это потому, что сами вы с Иваном хорошие, – и он ласково посмотрел на Надежду. Она снова покраснела до корней, а Кравцов рассмеялся, – А у меня, Надюха, этот ножичек до сих пор постоянно со мной.
Чтобы сестра не сомневалась, он открыл привезённую с собой спортивную сумку и достал из внутреннего кармана маленький перочинный ножик с лезвием из нержавейки.
– Это тебе дядя Вася подарил, я помню, – Надежда осторожно погладила перламутровую костяную рукоятку ножа.
Дядя Вася был их соседом по дому, мужем тётки Настасьи. Они ещё несколько минут повспоминали бывшего крёстного Николая, умершего от гангрены, развившейся на фоне сахарного диабета, и вновь принялись за уборку. Аккуратно, чтобы не попортить лак, ножом отскребли грязь со стола, застелили его скатертью, наградили вазой. Забежав к соседке предупредить насчёт «завтрева», Надежда нарвала у неё на огороде диких гвоздик, росших у той как бурьян. Полюбовавшись уютом, засожалела, что нет к нему на потолке люстры. Старую отец незадолго до смерти разбил, а новую купить всё ему не удавалось. Так и дожил свой век при одной лампочке в патроне над столом.
– Эх, надо было мне заранее вспомнить об этом. Гостья едет из столицы, а у нас, как в глухом захолустье. – заметно было, что Надежда переживает.
– Ничего, перебьётся, – успокоил брат, – Лариса всего на два дня едет; ей потом на работу.
– А как же насчёт переезда к нам? – напомнила Надежда и впилась в брата взглядом. Он смущённо затоптался на месте, не зная куда спрятать глаза, суетливо пробасил:
– Это… Понимаешь… Отдельного разговора требует и специальной подготовки. Давай лампочку! – попросил он, дав тоном понять, что не так-то просто будет сделать то, о чём мечтает.
Они продолжили уборку. Надежда, воспользовавшись тем, что греет печь, накипятила воды, помыла окна, поменяла занавески и принялась за посуду. Глядя, как она натирает мельхиоровые приборы, Николай присел. Сестра поправила мыльной рукой сбившуюся чёлку и улыбнулась.
– Устал?
– Нет.
– Всё равно посиди пока. Я щас быстро закончу и пойдем в сенцах и на веранде приберём. Как там матрасы: жарятся?
– Пойду посмотрю. – Николай вышел во двор.
– Может с веранды ведра в сараюшку убрать? – нашла его криком сестра через время.
– Уберу, – ответил мужчина негромко, утверждая.
Потом они занесли выставленные на прожар матрасы, поставили один на другой в бывшей комнате Николая и накрыли покрывалом.
– Вот тут мы сегодня и ляжем, – заявил Николай, попробовав топчан на упругость, – А завтра пусть тут дети ложатся, если мы засидимся. Матрасы широкие, добротные, поперёк все впятером и лягут.
– Отуда ж впятером?
– Так, а Веркины?
– Вот ещё! – по-хозяйски воспротивилась сестра, – Неча им тута укладываться. Их дом недалёко отсюда; добегут. Мои-то уж ладно, до Калинок пешком не дойти, пусть здесь спят. А то может ещё и мы не останемся; вам ведь, поди, охота вдвоем побыть?
От житейского вопроса Кравцов сел. Что сказать не нашёлся, только хмыкнул.
«Ой, телок Коляня, – Надежда спрятала улыбку, – На мужика-то пока одними токо усами похож. Да басом. Интересно, эта его москвичка с характером или нет? Я ведь и не знаю какие девки Коляне нравятся».