А то, что на нем немного крови, не имело значения.
– А ожерелье?
– Ожерелье? – удивился Ламберт. – Ради бога, старина, ну конечно же Маколи оставила его себе. Оно было очень дорогое, судя по словам костюмерши, которая знала, что такое бриллианты, и могла их распознать. Конечно, будучи театральной костюмершей, она часто встречалась и с поддельными, но и с настоящими тоже.
Теперь голос его звучал иначе, на лице промелькнула тень – он презирал все фальшивое, непрофессиональное, любительское. Ламберт не делал никаких различий между иллюзией ради пустого развлечения и актерской игрой, передающей глубинную правду; он видел во всем этом лишь способ ввести в заблуждение.
– А вы искали ожерелье?
– Конечно, но мисс Маколи могла при желании припрятать его в сотне разных мест. Она ведь не украла его, и мы вряд ли могли на законном основании учредить полицейский розыск. Могла спокойно отнести его в соседнюю закладную лавочку, после того как стихло всеобщее возмущение.
– А после этого мисс Маколи когда-нибудь носила ожерелье, кто-нибудь видел его на ней?
– Понятия не имею. – Голос Ламберта казался уставшим и раздраженным. – Блейн мертв, Годмена повесили; кому интересно, что сталось с ожерельем?
– Вдове Блейна. Очевидно, ожерелье принадлежало ей.
– Ну, я бы сказал, что у нее были потери посерьезнее, – отрезал Ламберт. – Она, бедняжка, очень порядочная женщина.
Питт с трудом сдерживался, и только потому, что в его интересах было сохранять спокойствие. Ссора ничего не дала бы. По правде говоря, Ламберт не вызывал у Томаса симпатии, несмотря на то что ему можно было посочувствовать. Ему, конечно, сильно досталось в то несчастливое паническое время, когда в обществе царила истерия, а начальство загоняло подчиненных в угол, неотступно следя за каждым их шагом и требуя совершенно невозможных, но скорых результатов.
– А что вы скажете насчет оружия?
Лицо Ламберта опять напряглось.
– Ничего окончательного. Были использованы с полдюжины гвоздей, чтобы распять Блейна. Медицинская экспертиза пришла к выводу, что причиной смерти явился один из них.
– Можно ли мне теперь повидаться с сержантом Патерсоном? Мне кажется, вы рассказали все, что мне хотелось бы знать. Не могу представить, что еще вы могли бы сделать, и сомневаюсь, способен ли кто-нибудь пролить дополнительный свет на случай со Стаффордом. А доказательства вины Годмена мне кажутся – по крайней мере, на сегодняшний день – исчерпывающими. Непонятно, что могло заинтересовать Стаффорда. Никто так и не нашел ни пальто, ни ожерелья. Никто не изменил своих показаний… А вы больше не встречались с цветочницей или с тем уличным мальчишкой, который передал сообщение Блейну?
– Нет; как вы сами сказали, ничего нового не имеется. – Ламберт явно смягчился. – Извините, я был, наверное, не очень-то любезен, – и, сделав усилие, он едва заметно улыбнулся. – Это всё скверные воспоминания, а мисс Маколи пытается опять возбудить дело и утверждает, что мы осудили не того человека. С этим нелегко смириться. Если Стаффорд хотел заставить ее замолчать раз и навсегда, надеюсь, что Господь ему в этом помогал.
– Ну, может, я сумею ее убедить, – улыбнулся в ответ Питт.
Ламберт вздохнул, в глазах его промелькнуло облегчение.
– Тогда пожелаю вам удачи. Сейчас пришлю к вам Патерсона.
Он поднялся и прошел мимо Питта в коридор, Томас слышал его удаляющиеся шаги. Инспектор медленно встал, открыл окно и с наслаждением вдохнул холодный воздух, затем наполовину прикрыл окно и снова сел на место – как раз когда дверь отворилась и вошел сержант в форме. Мундир его был безукоризненно свеж, а пуговицы так и сияли. Сержанту немного перевалило за тридцать, он был среднего роста и довольно плотно сложен, но лицо у него было необычное: длинный орлиный нос и довольно маленький рот.