И, как это было всегда в последнее время, Драммонд вспомнил об Элинор Байэм. Со времени того скандального события он видел ее очень редко. Как часто ему хотелось навестить ее! Но потом он вспоминал, что это дело распутывали они с Питтом… нет, неверно, пожалуй, только Питт… ну, и его жена Шарлотта… Это они в конечном счете расследовали дело, это их настойчивость и ум помогли раскрыть правду. Но эта правда разрушила благополучие Элинор, сделала ее вдовой, отверженной в тех кругах, где прежде с таким почтением относились к ее мужу, где ее уважали и любили…
Сейчас же она, продав большой особняк на Белгрейв-сквер, переселилась в тесные комнаты в Мэрилебон, потеряв доход и знатное имя, которое в прежних кругах упоминалось лишь шепотом, с опасением и жалостью. Больше ее никуда не приглашали и не наносили визитов, таких значимых для Элинор. Драммонд был не виноват во всем этом. Он не участвовал в преступлении, совершенном Шолто Байэмом, и ничем не способствовал постигшей его трагедии, но тем не менее понимал, что самый вид его может возбудить у Элинор лишь болезненные воспоминания.
Внезапно Драммонд осознал, что идет по Милтон-стрит, бессознательно ускоряя шаг.
День уже близился к завершению, и фонарщики поднимали свои длинные шесты, чтобы зажечь газ, отчего темнеющая улица вдруг залилась теплым светом, когда Драммонд подошел к двери Элинор. Если бы он хоть на минуту остановился и задумался над тем, что делает сейчас, то мужество ему непременно изменило бы; но он подошел к двери и позвонил. Дом был самый обычный, из последних сил придерживающийся правил респектабельности, – опущенные унылые шторы, маленький опрятный садик, сейчас как бы подсвеченный редкими доцветающими, но яркими маргаритками и опавшими золотыми листьями.
Пожилая горничная с подозрительным взглядом открыла дверь.
– Да, сэр? – Последнее слово она произнесла с некоторым запозданием, только после того, как разглядела добротное пальто и серебряный набалдашник трости Драммонда.
– Добрый вечер, – ответил он, чуть приподяв шляпу. – Мне хотелось бы видеть миссис Байэм, если она дома. – Порылся в кармане и достал визитную карточку. – Меня зовут Драммонд, Мика Драммонд.
– Она вас ожидает, мистер Драммонд?
– Нет, но… – тут он несколько вольно обошелся с правдой, – мы старые друзья, и я проходил недалеко от ее дома. Вы не будете столь любезны узнать, не пожелает ли миссис Байэм меня видеть?
– Я передам вашу просьбу, – сказала она, явно расщедрившись, – но больше ничего не смогу для вас сделать – я работаю у миссис Стокс, хозяйки дома, и дам, которые снимают у нее комнаты, не обслуживаю. – И, не ожидая ответа, оставила Драммонда на пороге и пошла выполнять его просьбу.
Полицейский огляделся. Его расстроили перемены в условиях жизни Элинор по сравнению с прошлыми временами. Совсем недавно она была хозяйкой богатого, просторного дома в лучшей части Лондона, с полным штатом прислуги. Сейчас же у нее было лишь несколько комнатушек в чужом частном доме, где на звонок отвечала чья-то чужая служанка, которая, по-видимому, не питала к ней особого расположения и не проявляла столь милой сердцу Элинор услужливой любезности. Неизвестно, есть ли у миссис Байэм свои слуги. В свой прошлый, очень краткий визит, вскоре после того, как Элинор переехала сюда, Драммонд видел лишь одну горничную.
Служанка вернулась; ее лицо выражало неодобрение.
– Миссис Байэм желает вас видеть, сэр. Следуйте за мной. – И, не оглянувшись, чтобы убедиться, идет ли он за ней, она повернулась и зашагала по коридору в глубину дома. Дойдя до места, резко постучала в стеклянную перегородку.
Дверь открыла сама Элинор. Она выглядела теперь совсем иначе, чем в былые дни, когда жила на Белгрейв-сквер. Волосы ее были зачесаны как прежде, со лба наверх, но в их густой черноте на висках пробилась проседь, напоминающая серебро с чернью; поседели почти целые пряди.