Генрих расстелил бушлат. Он лег на живот, вниз лицом и поджав плечи внутрь, словно накрывшись собственной спиной.
Никто не говорил о войне. Хотя большинство здесь было из Чечни. Разве что пограничник из Калининграда, деликатный Миша, хозяин ложечки, тот, задачки кому, словно семечки. Наверно, он на радарах там служил. Да еще вот чернявый балагур Серега, который постоянно проверял молодые усы, подводник Северного флота. Остальных Анна не успевала выделить. Они перемещались к другим компаниям в вагоне, уходили курить или за вином, сюда прибывали новые, все уже знали друг друга, подхватывали с полуслова. Кому-то нужно было выходить. Тогда все снимались с места, и Вика с ними, бежали провожать. Возвращались разгоряченные с мороза.
Как быстро они передружились, думала Анна, впрочем, если вспомнить, не так ли и мы?.. Молодость сразу схватывает. А эти особенно… Правильно, что не говорят о страшном.
Она заметила, что уже глубокая ночь. Заметила вдруг, что проход весь забит узлами. И сидят на них или, где есть местечко, на боковых полках, сидят цыгане. Как в общем вагоне. На какой же это станции? И наверно, ждут, когда освободятся места после Урала.
Она заметила, что держит ладошки цыганенка, красные ледышки, отогревает их, оттаивает, а он плачет.
– Конечно, больно, миленький. Как же ты без рукавичек на таком морозе? Чуть-чуть еще, сейчас все будет хорошо.
– Мы не цыгане, мы молдаване, – почему-то поясняли ей кучерявые тетки в курчавых же пуховых платках, – из далёка едем, не думали, что так холодно. Потерял перчатки. Не сказал.
Темные мужики смотрели без выражения. Пацанчик уже не плакал. Он спал, доверив и голову свою Анне, уткнувшись ей в колени. Она тихонько покачивалась, хотелось баюкать.
Ребята же болтали напропалую.
– Мамане налейте, – спохватывался Серега. Готовил бутерброд, выравнивал по хлебу куски сыра, сверху кружок колбасы. Подносил кружку близко к губам, чтобы не тратить ей движений, ждал, сколько захочет отпить:
– Вот так славно будет.
Трогал усы.
– Как думаете, успеют отрасти до дома?
Болтали напропалую. Солдатские истории мало отличались друг от друга, как и фотографии, которые ходили из рук в руки в стандартных альбомчиках. Анне не удавалось ладом разглядеть. Слушала. Смотрела в лицо каждому – мой мальчик так же бы рассказывал…
Незатейливые истории сливались в одну общую. Да и что в них могло оставаться особенного, за вычетом всех ужасов. В одинаковых интонациях звучали будущие планы:
– Сначала добраться до дому! Месяц буду гулять без просыпу! Или два! Ну три, от силы. Потом пойду учиться. Это точно. Иначе пропадешь.
Дорогие мои мальчишки, думала Анна, все это благие мечты… Осядете вы в своих деревнях и засосет…
– Стой-ка, подожди! Какая красивая девочка!
Сейчас ребята показывали друг другу отдельные альбомчики. У каждого был такой, где хранились фотографии девушек, с которыми они переписывались. У Сереги было целых два заветных альбома.
– Дай еще посмотреть. Я прямо влюбился!
– Без шуток? Тогда я тебя познакомлю. Держи фотку. Адрес там записан. Знаешь, сколько я пар уже свел? Вика, ты не смейся. Письма валом валят в часть. А девчонки ведь надеются. Я собираю те, что никто не взял, и отвечаю. Ну на всех бы женился! Чего вы ржете? Я хоть и веселый, но верный. Это все сестренки хорошие. А моя? А моя меня ждет.
– Покажи, которая?
– Не, она не здесь, она вот где, – похлопал по груди.
Поезд подходил к Екатеринбургу. Засуетились. Многие были из уральских сел. Вика достала фотоаппарат и тетрадку.
– Ребята, скорее пишите свои адреса! И давайте сначала выскочим раздетые, я всех сниму. Здесь не поместимся. Потом будем прощаться.
К утру ряды поредели. Рассосались и молдаване. Потихоньку все устроились спать.
На другой день отсыпались долго.
– Пу-усть сол-да-ты немно-о-го по-спя-ат… – напевала Вика, разгребая столик для чая.
– Ой, ложечка! Миша забыл. Отдать ее проводнице?..
– Да зачем же? Прибери к себе. Потом пошлешь ему. У тебя же есть адрес.
– Ой, конечно. Спасибо, Анна Матвеевна. Вообще, спасибо вам. Вы так здорово все сделали!
– Что ты, девочка моя! Я тут вовсе не при чем. Это ребята такие славные. И ты – умница.
– Ну, разве ж я не понимаю!
Пили чай. Тихонько разговаривали. Вика училась на втором курсе. В Москву ее срочно вызвали к любимой тете, которая чуть не умерла. Но все, слава Богу, обошлось.
– Я бы себе не простила никогда! Она мой самый большой друг! Она, как Вы, ничего не нужно объяснять. С родителями сложно.
Анна Матвеевна молча слушала, улыбалась.
Когда она ходила курить, шла по проходу, на боковых местах за столиками сидели молдаване, по двое, ели какую-то горячую мясную еду. Поднимали серьезные свои, без выражения лица, кланялись ей… Она тоже улыбалась. А тетки, те трещали по-своему. Парнишка выглядывал из-за мамкиной спины. Глядел будущими взрослыми глазами.
К вечеру спустился с полки Генрих. Он был вял, спокоен. Немножко веко дергалось. От общего ужина не отказался. Еще подошли двое ребят. Олег и Василий. Им нужно было всем добираться потом до Томской области. Держались вместе.
Особенно уже и не балагурили. Этот промежуток времени был как бы лишним. Первый гребень слетел, следующий накапливали к дому. Вечер предстояло просто погасить.
Снова достали фотографии. Рассматривали, соединив головы крýгом. Анна Матвеевна теперь была даже и в центре. Генрих разложил свой альбом у нее на коленях, водил тощим пальцем:
– Здесь меня еще провожают. Мамка, дед. Это я. В другой жизни. Вот сеструха…
– Это присягу принимаем. Вот он я. А то вы и лица моего не запомните…
– Погоди-ка, не листай дальше, – Василий открыл «свою присягу», – смотри, на том же месте! Видишь, тот же самый транспарант, знамя с оторванным уголком… Мать твою! Зацеловали. А я тогда подумал – боевое… И сразу погнали в горы. Значит, конвейер…
– Ладно, кончай. Тут мы на марше. Не переживайте вы так, всё путём.
У Анны мелко дрожали колени. Вика обняла за плечи. Крепко. Щекотно было от ее волос.
– Здесь мы с другом. Лучший мой друг!
– Саша… Это Сашенька…
Анна Матвеевна прижала кулачки к лицу.
– Ваш сын?
Генрих схватил ее за руки, сильно ткнулся марлевым лбом.
– Я не знал. Нас тогда всех убили. Он закрыл меня. Я не знал! Простите! Простите!
– Его не убили… Он дома…
Она сидела оцепенев. Слезы текли, текли, заливая какую-то ненормальную, как сейчас казалось, улыбку.
– Его не убили. Он живой.
– Хорошо, хорошо…
Парни закутали ее в одеяло, притащили горячего чаю, уложили. Сидели подле, сменяя друг друга. До утра. До Новосибирска.
– Они будут меня встречать. С женой. Сами увидите.
– Конечно, конечно…
Они все стояли в тамбуре. Поезд медленно тормозил. Через замерзшее стекло не было ничего видно. Проводница открыла дверь, подняла подножку, встала в сторонке.
Напротив выхода негусто толпились встречающие, и ждала уже инвалидная коляска, или кресло такое, за спинку его держала молодая женщина.
– Я же говорила. У нас так принято, провожать и встречать. Это жена его, Мариночка.
Анна Матвеевна спускалась даже и не суетно. Несколько напряженнее выпрямила свою и так прямую фигурку. Подошла. Поцеловала обоих.
– Сашенька, не поверишь, со мной вместе ехал твой друг…
В кресле сидел модно одетый человек, в черное длинное пальто и глубокую шляпу. Разве что чуть старательнее одетый, чем естественно. Пусто блестели темные очки. На лице понизу растянулась улыбка.
Генрих накрыл ладонями ровно сложенные перчатки.
– Здоров, братишка. Ну я рад, что у тебя всё путём.
2001 г.
Ловленый марьяж
В купе оказался полный комплект: дама и три джентльмена. Через час-другой они уже обменялись входными данными, сообща перекусили, выпив за знакомство, и расположились писать «пульку».
Борис Игнатьевич взялся тасовать карты. Ранее он представился бизнесменом, и вроде бы именно ему следовало открыть сеанс: