Я был вынужден согласиться.
Она продолжала:
– Мой Бобби и фамилия – вот все хорошее, что я получила от этого ублюдка, своего бывшего мужа.
Она дала мне замечательный повод перейти к вопросам об исчезнувшем приятеле сына, который был его соседом по общежитию. К моему огорчению, этот ловкий маневр не дал полезных ответов. Бобби никогда не рассказывал о Патрике, сказала она. Ей кажется, что все другие соседи Бобби по комнате бывали у них дома, обедали, но она не припомнит, был ли среди них Патрик. Она сожалеет, что не может быть полезной, обещала дать мой телефон сыну, когда он позвонит.
– Мир не слишком приятное место, – произнесла Перл с неожиданной серьезностью, провожая меня к двери. – Мы лжем нашим детям и себе самим о честности в спорте и правосудии. Но все это просто ерунда. Мы постоянно притворяемся и обманываем. Правильнее было бы смириться с действительностью и перестать притворяться.
Я удивился: откуда такой циничный взгляд на жизнь?
– Вы думаете, это цинизм? – В ее голосе было удивление. – Все ведь так и есть. Неужели не понимаете?
– По‑видимому, не понимаю.
Она снова пригласила меня поучаствовать в семинаре: это поможет мне понять. На сем мы распрощались, я поблагодарил ее, пожал руку. Идя к лифту, я вновь услышал серенаду в исполнении «КС и Саншайн бэнд». СТЭ, диско и лохматый ковер – я почти затосковал по «Фредди и Мечтателям».
Отыскать Салли оказалось не так‑то просто. Он выбрал угловой двухместный столик в самом темном закоулке «Бларни Стоун» и трудился над половиной жареного цыпленка, запивая его бутылкой «Будвайзера». Прихрамывая, я подошел к его столику. Горошек и морковь на его тарелке, похоже, тушили в отбеливателе. Несчастный цыпленок выглядел не лучше. Во всяком случае, аппетита они не пробуждали. Я попросил официантку принести мне скотч.
Ответив на приветствие кивком, Салли подвинул ко мне цветную фотографию. Это был групповой снимок: четверо мужчин и две женщины, все в возрасте около двадцати лет, на всех желто‑голубые цвета «Летучего голландца» университета Хофстра. Ни одно из лиц я не узнал с первого взгляда и подумал, что это друзья Малоуни.
– И что…
– Второй парень слева, – с полным ртом произнес Салли.
– Черт побери! – вырвалось у меня как раз в тот момент, когда официантка поставила передо мной стакан с виски.
– Эй, я принесла заказ так быстро, как..
– Нет, нет, нет. Прошу прощения, я это не вам, – извинился я и дал ей чаевые, превышающие стоимость заказанной выпивки.
Салли улыбнулся:
– У меня была точно такая же реакция, когда я в первый раз это увидел.
– Это Патрик Малоуни?
– Он самый, – подтвердил Салли. – Не слишком похож на фотографию на плакате, на которую смотрит весь остальной Нью‑Йорк, не так ли?
Теперь, внимательно вглядевшись, я узнал Малоуни, но его волосы были коротко острижены, как в лагере для новобранцев. В левом ухе висела серебряная серьга в виде крестика, а на правом предплечье была видна татуировка – я не смог разобрать, что на ней изображено. Усов не было, и он выглядел тоньше, чем на плакате. Его очаровательная улыбка тоже присутствовала, но было нечто странное в выражении глаз. Казалось, он смотрит на что‑то, остающееся вне кадра. Я бы не назвал его безжизненным, утомленным. Не знаю. Фотография была недостаточно четкой, чтобы разглядеть татуировку, а уж пытаться понять выражение глаз и подавно не стоило.
– Когда это снимали? – спросил я.
– В сентябре семьдесят седьмого, на пикнике студенческого самоуправления в парке Эйзенхауэра на Острове.