– Это не твоя забота. Есть люди, – туманно пояснил Минусов. – Твоё дело меня во всём слушаться, а там – кабинет в Государственной Думе, кабинет здесь, в родном городе, в Доме Советов, персональная секретарша, помощники, автомобиль «ауди» с личным шофёром, зарплата министерская. Одним словом, другая жизнь!
– Но почему я?! – представив мгновенно нарисованную Минусовым картину грядущей жизни, в отчаянье от накатившего вдруг соблазна воскликнул Корнев.
– Мне нужен человек, обладающий набором определённых качеств, и я выбрал тебя. Ты – избранный.
– Понял, – послушно кивнул доктор, а потом с пьяной непоследовательностью мотнул упрямо головой. – Хотя почему всё-таки я – не понял!
– Харизма у тебя есть, вот почему! – со значением поднял указательный палец политтехнолог. – А харизма, брат, это половина успеха.
– А что такое… харизма? – с некоторой обидой даже вскинулся Корнев. – Морда, что ли, подходящая? Или характер?
– Харизма – это особое качество личности, – без запинки выдал, словно по памяти цитировал, Минусов. – Окружающие оценивают такую личность, как одарённую от природы особыми свойствами, способную эффективно влиять на других. Тут всё важно: и внешность, и походка, и речь…
– И всё это у меня есть?
– Нет, конечно. Кое-что подработаем, кое-что подправим…
– И народ за меня проголосует? – недоверчиво переспросил Корнев.
– А вот давай сыграем с тобой в одну игру! – предложил вдруг Минусов. – Я буду называть предмет, а ты – его цвет. Готов? Погнали! Молоко.
– Э-э… белое, – после секундного замешательства ответил доктор.
– Сметана?
– Белая.
– Иней?
– Белый.
– Холодильник?
– Белый.
– Кровь?
– Белая.
– Какая? – расплылся в улыбке политтехнолог.
– Бел… Тьфу ты, чёрт! Красная. Конечно же красная!
– Вот видишь, – назидательно подытожил Минусов, – даже ты, врач, хирург, и то купился. Поговорка «чёрного кобеля не отмоешь до бела» устарела. Моя задача – не отмывать пса, а заставить поверить окружающих в то, что он – белый. Тем более, что в случае с тобой, Геннадий Михайлович, задача значительно упрощается. Ты у нас и так вон какой положительный – врач, жизни людские спасаешь. И когда настанет время голосования, на вопрос, кого жители города хотят видеть депутатом Государственной Думы, избиратели хором, дружненько ответят: «Конечно же, доктора Корнева!» Хотя пока они о своём выборе даже не подозревают…
4
Следующий день выдался у Корнева выходным. Накануне, изрядно перебрав коньяка, он спал к неудовольствию домочадцев долго, почти до обеда. Впрочем, жена Ольга рассердилась наверняка не на длительный сон мужа – после без малого двух суток, проведённых им безвылазно в клинике, это было вполне естественно, а на тяжёлый дух перегара, слоившегося и проникавшего во все закутки их двухкомнатной малогабаритной «хрущёвки». Недовольной была и пятилетняя дочь, Иришка. Устав ждать его пробуждения, она забралась к отцу в кровать, и принялась осторожно раздвигать пальчиками отёчные папины веки.
– Ну встава-ай… – жалобно гундела она. – Просыпа-а-йся-а… Вон, у тебя уже глаза открыты-ы…
Охнув от навалившейся одновременно с пробуждением головной боли, Корнев сел в кровати, схватил дочь, сделал вид, что хочет укусить.
– А-ам! Я тебя съем! Где у тебя пузичко?!
– Ой, папка, пока ты спал, тебе опять в рот кошки накакали! – отстранилась от него дочь. – Не дыши на меня!
– У-у! – рычал Корнев. – Я огнедышащий дракон!
В спальную заглянула Ольга.
– Не кошки отцу в рот нагадили, а дракон! – поджав губы, мстительно заметила она. – Змий зелёный. Папа уснул, а он того…
– Виноват, девицы-красавицы! – отпустив дочь, покаянно поднял обе руки вверх Корнев. – Бегу в ванную зубы чистить.
Чуть позже, сидя за кухонным столом и ковыряя вилкой горячую, разваливающуюся от переизбытка хлеба котлету, «экономную», по определению Ольги, вынужденной изворачиваться при очевидной скудности семейного бюджета, Корнев рассказывал, пытаясь оправдаться за вчерашний загул.
– И вот, представляешь, этот тип предложил мне в депутаты Государственной Думы… как это у них называется… баллотироваться! Пока обсуждали эту тему, выпили маленько.
– Маленько – это сколько? Литр? – уточнила Ольга, переворачивая на сковороде шкворчащие возмущённо котлеты.
– Да не-ет, что ты! Ну, бутылку конька уговорили под это дело. А я ж с ночи, не спамши… Вот и развезло.
– А пить-то зачем? – не принимала извинений жена.
– Так, говорю ж, на митинге был. Промёрз там, как собака. Ну, и думаю: выпью – что б не простыть! – обратился за помощью к медицинским аргументам Корнев.
– А на митинг тебя с чего занесло?
– Шеф послал. От нашей профсоюзной организации. Выступить поручил. Тут меня политолог этот… Минусов, заприметил. Очень ему моя речь с трибуны понравилась.
– Ну да, после бутылки-то коньяка ты, небось, соловьём разливался! – отходя от обиды, предположила жена.
– Да нет, я ж сперва выступил, а выпили мы потом! – оправдывался, пытаясь подцепить котлету на вилку, Корнев.
– Какой из тебя депутат, – Ольга пренебрежительно глянула на его неловкие с похмелья руки. – Там, небось, постоянные банкеты, торжественные ужины. А ты напьёшься вдрызг, и всё твоё депутатство на этом кончится!
– Обижаешь, мать… м-м… вкуснотища! – справился наконец с котлетой Корнев. – Да и не пьяница я вовсе. У меня от переутомления руки дрожат. Ты, как врач, должна понимать!
– И налить тебе рюмку для восстановления здоровья! – подхватила жена, и тут же отрезала: – Не дождёшься! Собирайся, пойдёшь с Иришкой гулять. А я без вас уборку затею. Окна заклею к зиме – ударят морозы с ветрами, мы тут, на девятом этаже, от холода околеем.
Корнев с радостью провёл бы весь выходной на диване, бездумно уставясь в телевизор и перескакивая с помощью пульта дистанционного управления с канала на канал, но сразу же согласился и, окончив поздний завтрак, отправился с дочерью на прогулку в ближайший скверик.
Погода была мерзопакостная. От низких, багрово-чёрных, напоминающих обширный кровоподтёк, небес, тянулась, липла к земле туманная, густо, до першения в горле перемешанная с выхлопными газами, хмарь. Потемневшие от сырости, изломанные, засохшие ещё с лета от автомобильного чада деревца сквера, потеряв последние листья, стыли в мёртвой недвижимости под холодным ветром, и надо было обладать поистине ангельским восприятием жизни пятилетнего ребёнка, чтобы скакать счастливо на одной ножке, и сыпать, сыпать вопросами.
– Пап, а пап! А если собрать листья с земли и опять на ветки повесить, они оживут? А что в небе останется, когда вся вода из туч вытечет? Спорим, ты на одной ножке вон до той скамейки не допрыгаешь, а я – запросто!
У Корнева болела голова, его мутило слегка, но он, подогнув левую ногу, добросовестно прыгал на правой – раз, другой, третий, а потом виновато вставал на обе ноги, отдыхая.
– Нет, так нельзя! Ты жульничаешь! – смеялась звонко Иришка, и прощала великодушно: – Это потому, что ты старый и большой. И прыгаешь как медведь – топ! топ! А я маленькая, лёгкая, как кузнечик. Смотри! Скок, скок!
Она порхала по пустынной аллее вдоль окостеневших кустов, а Корнев смотрел ей вслед и думал, что он, пожалуй, со многим опоздал в этой жизни. Например, поздно женился, обзавёлся ребёнком. Всё некогда дураку было. Вначале учился истово – а как же иначе, ведь профессия врача – святая, и он зубрил почти наизусть содержание огромных и неподъёмных, как фибровые чемоданы, фолиантов. Однако просто знать в медицине – мало, надо ещё многое уметь, и он сутками пропадал в провонявшей формалином анатомичке, пока не научился владеть скальпелем виртуозно, словно д’Артаньян шпагой. Он спасал больных, рискуя порой своей репутацией, брался оперировать в случаях, когда более опытные и именитые коллеги отказывались, опасаясь неприятностей вследствие летального схода, и стал-таки, чудом не угодив под следствие и статью, высококлассным хирургом.