В руке у Куролесова неожиданно что-то булькнуло. Он вздрогнул, схватился за сердце, поглядел с опаской, но оказалось, что это всего-навсего початая, хотя еще и полная бутылка шампанского. И вдохновившись находкой, Ленька смело протянул ее угрюмому рыбаку. Рыбак поднял белые от мороза ресницы, поглядел на Куролесова и неожиданно застенчиво улыбнулся.
А Ленька горячо заговорил:
– Рыбаки? Да, это же тихие сумасшедшие. Вон они маячат на льду! Сидят черными воронами над лунками, часами сидят, чего-то ожидая и медитируя над поплавками.
Рыбаки – это особые люди. Они почти не думают, а как бы спят с открытыми глазами, погружаясь в сладкий плен плещущейся воды. Их образ жизни – это особая Вселенная. Им не так улов важен, как кажется. Кому улов важен, тот не рыбак вовсе, а охотник. А настоящий рыбак ходит на рыбалку не столько за добычей, сколько отдохнуть от домашних, отдохнуть душой, удочка же – только предлог!
По окончании своей речи он обнаружил, что пьет из пластиковой кружки самогон, который от щедрот своих налил, почему-то из термоса, молчаливый застенчивый рыбак.
Уже под утро Ленька Куролесов нашел свой дом и свою квартиру. Поскребся в двери. Тут же и открыла жена. Ленька еще попытался поклониться, но не удержался на ногах, а мягко шлепнулся, ей под ноги, на пол.
– Шпать домой! – удовлетворенно пробормотал он, засыпая.
Жена, располневшая от родов троих детей и солидного возраста, сильная женщина, хмыкнула на пьяного мужа. Впрочем, тут же за шиворот втащила его в коридор квартиры, а затем и в маленькую комнату, где бросила, как есть, в карнавальном костюме, отсыпаться на коврике. Компанию бывшему Морозу составил толстый и ленивый пес, довольно привычно привалившийся к хозяину. Ленька еще прошептал ему на ухо последнюю в этот день речь:
– Жена должна быть тенью мужа. Муж пьет, и жена должна пить. Муж гуляет, и жена должна гулять. Муж спит, и жена должна спать!
И потянулся целоваться, а наткнувшись на лохматую шерсть пса, помотал головой, бормоча с отвращением:
– Муж бреется, и жена должна бриться!
На что пес ответил продолжительным вздохом.
А жена Леньки Куролесова шаркая мягкими подошвами домашних тапочек заглянула в другую комнату, где на своих кроватках спали ее дети, трое сыновей, один меньше другого.
Посреди комнаты раскинулась новенькая железная дорога, которую она подарила от имени обоих родителей самому младшему сыну. Средний получил долгожданный конструктор и нагородил уже рядом с дорогой целый замок. Старший улыбался во сне, потому как не очень новый, но все же хороший компьютер, появился у него на письменном столе.
Она вздохнула, улыбаясь и пошла прибирать праздничный стол в гостиной, убирая в холодильник бесконечные тарелочки с недоеденными кусочками торта и салатиков. Нет, все-таки, праздник удался… И после, все прибрав, разобравшись с посудой, помыв полы, побрела, наконец, спать в маленькую комнату, мечтая о мягкой кровати. Там ее уже ожидали двое привычных, как солнечный рассвет за окном, уютно свернувшиеся на коврике клубочками, старый пес и старый муж…
Фея
Говорили, что она подменыш, что не человек, а именно фея…
Она и вправду походила на фею. Все у нее были кружева на воротниках и манжетах. Она носила немыслимые для нашего времени шляпы с вуалями, изящные кофточки и длинные приталенные юбки.
Очень спокойная, всегда улыбалась задумчивой улыбкой. Никто никогда и не видывал ее раздраженной или просто сердитой.
Говорила она мало, но всегда так, что ее собеседник или собеседница просто терялись. Казалось, мудрости ее нет предела, и ее побаивались. Женщины, даже самые умные не могли найти с ней контакта. А мужчины, по природе своей чрезвычайно самолюбивые создания, опасались ее, потому как не хотели выглядеть в ее глазах тупицами.
Правда, однажды, ею увлекся один мужчина. У него оказалась чрезвычайно страстная натура, он любил сразу пять женщин и метался между ними, испытывая почти физическую боль при их просьбах о браке с каждой из них, единственной. Он страдал так сильно, что, аж качался при ходьбе и часто забывался, застревая столбом на одном месте и глупо глядя вдаль.
Фея называла его уменьшительно-ласкательно Ванечкой. Впрочем, его домогательства и призывы к физической близости она удивленно отклоняла. И все чего он смог добиться – это разве что выманить ее на вечернюю прогулку по парку. Было это в мае. Они гуляли неторопливо, будто супруги сто лет состоящие в браке и только изредка она, вдруг, замирая, шептала восторженно про соловьев, так и заливающихся в переливчатых трелях, где-нибудь, в кустах:
– Ты только послушай!
А он не слушал, все его тело хотело только одного – ее! Какие там соловьи! И Ваня с жадностью провожал взглядом каждое ее движение и сотрясался внезапной мелкой дрожью страсти, когда она в простоте душевной брала его под руку, склоняясь головою в темной короне пышных волос к его плечу.
Ему хотелось накинуться на нее голодным зверем, растерзать ее одежды и насладиться ею. Голова его пылала, все плыло перед глазами и он совершал невероятные усилия воли, чтобы успокоиться, сдержаться и выглядеть более-менее приличным человеком.
Ничего подобного Иван раньше никогда и ни с кем не испытывал, женщины ему отдавались без раздумий.
Фее было за тридцать, не девчонка уже и ее отказы его шокировали. Тем более, она постоянно поглаживала свою шею, машинально проводила рукою по груди, мысленно, как видно, отмечая те места, куда бы она хотела, чтобы он ее поцеловал. Но едва он делал попытку, как она отводила его не дрогнувшей рукой в сторону и категорически качала головой:
– Зачем это? Не надо!
Он терялся в догадках, пробовал следить за нею, но так ничего и не выследил. Расспрашивал ее соседей, но так ничего и не добился. Она явно жила одна, любовников у нее не было, в порочащих связях никто ее уличить не мог.
Он использовал все известные способы охмурения: таскал ей конфеты, пытался одурманить вином и тут пьяную обработать! Но она не пила, а только глядела задумчиво на свет сквозь бокал и восторгалась, что вино просвечивает и в красном свете алкогольного напитка замечательно четко видно Луну за окном.
Ваня совсем отощал, одурел и окончательно потерял голову. Дошло до того, что ему опротивели все его многочисленные любовницы. Он собрал вещи и ушел от жены к родному брату, любителю выпить и почесать языком. Брат, старый холостяк, одиноко живущий на свете вот уже которое десятилетие, обрадовался долгожданному собутыльнику и сидя на кухне, привычно разливая по стаканам портвейн, рассуждал, ратуя за свободные отношения:
– Замужние дамы рано или поздно становятся стервами, и у них появляется эдакий взгляд… загнанный что ли.
– Почему? – тупо спрашивал неудачливый воздыхатель феи.
– Да, потому что, – наставительно продолжал гнуть свое старый холостяк, – что они теряются в догадках и мучаются, с кем грешит сейчас их муженек, где он, куда пошел, сколько выпил? – и он демонстративно поболтал в стакане портвейном. – А у свободных дам взгляд открытый, оценивающий. Они смотрят так, будто вещь покупают.
И он прицокнул языком, поводил рукой перед носом согласного на все собеседника и повторил, убежденный:
– Эдак!
Ваня только тяжело вздохнул, вспоминая взгляд феи, не оценивающий, не загнанный, а какой-то отсутствующий. Будто она здесь и в то же время не здесь, а где-то, в неведомых мирах видит что-то такое, чему-то улыбается… И он вскрикнул раненной птицей:
– Но я люблю, люблю ее, спасу нет! Я постоянно в тревоге о ней! Я сам по себе, просто, перестал существовать! Она, она повсюду! В свете солнца, в окне проезжающего мимо троллейбуса, в книге, где я, как безумный, выискиваю описание ее…