В Тентакле не было ни героизма, ни алчности, только подвыверт, который развился с размеренной и сытой тоски.
– Псаев, – пригласил меня генерал Евгений Султанович Боев. – Собирайся на холод. Тентакль дает наводку на «Либюнгезафт».
Этот солидный спиртовой концерн имел безупречную репутацию и много лет поддерживал деловые связи с нашими посредниками. Что касалось Тентакля, то он был завербован до кучи в незапамятные времена и большую часть срока оставался спящим агентом, ибо никто не знал, к чему его применить. Щупалец много, и Тентакль относился к числу самых невостребованных. Однажды я видел его. Невзрачный до отвращения бюргер – белобрысый, в очках с почти неразличимой оправой, худой лицом и толстый брюхом, змеиные губы, строгий режим дня. Мощный автомобиль. Роутер протирался тряпочкой. Дома ждали кухен, вурст и рюмка шнапса. Лубок. Тентакль служил в бухгалтерии берлинского филиала «Либюнгезафт». Он проводил платеж, и его внимание привлекли необычные реквизиты. Тентакль проследил цепочку, которая оказалась не очень длинной и завершилась в офисе мутной компании под названием «Прецессия». Она была отлично известна нашей конторе и выступала ширмой для шпионского гнезда, которое возглавлял давнишний противник генерала Невилл Бобс.
Его неведомые покамест замыслы расстроила – я на это надеялся – немецкая педантичность, будь она неладна. Дело было в том, что «Либюнгезафт» не пользовался услугами посредников. Он всегда занимался заказчиками напрямую. Поэтому Тентакль озаботился участием в договоре промежуточной лавочки, название которой ни о чем ему не говорило. Он начал рыть и вышел на «Прецессию». Ну, а ее-то у нас знали хорошо без всяких изобличающих документов. Американская и английская разведка владели ею на паях и вечно собачились между собой. Тентакль был, очевидно, тщеславен. Но больше, сдается мне, стремился соблюсти правила: его никто ни о чем не просил, ему ничего не поручали, он был законсервирован наглухо, однако порядок есть порядок – он числился нашим сотрудником, а потому поступил по инструкции, которой и не было, он сам ее себе сочинил с пеленок, когда по расписанию опустошал витаминизированную материнскую грудь. Так или иначе, он предписал себе связь с Козой и аккуратно слил свое сообщение. Я почти видел воочию, как он после этого промокает губы салфеткой.
Генерал Боев подивился внезапному пробуждению Тентакля и организовал наблюдение на случай двойной игры. Тому даже хакнули Файерволл. Бухгалтер был светел и чист, как германские очи в предвкушении Октоберфеста. В его пустой башке с утра до вечера фонили дебильные тирольские рулады. Тогда Боев заинтересовался подрядом всерьез. Ему показалось странным то, что неприятель вмешался в поставку вин к юбилею петербургской водопроводной станции. Вина были редкие, дорогие и старые, однако партия представлялась ничтожно малой, да и сумма контракта, пусть неподъемная для обычных смертных, даже не приближалась к цифре, способной привлечь внимание государства.
Вернемся к тому, с чего начали, и отметим, что заинтересовать генерала Боева по собственному почину, когда никто об этом не просит, способен только человек, которому надоело жить. И вряд ли Тентакль расположился к депрессии и проникся невыносимостью экзистенции – он, повторюсь, наверняка грешил тайным тщеславием, но ставил превыше всего опять же порядок, о том и речь, к этому я и веду; прописанные установления, унавоженные римским правом с приоритетом личности, которые особенно укоренились в его соотечественниках, уже и несут в себе зерна неизбывной и безотчетной тоски, которая побуждает к поиску смертоносного и дикого удовольствия – массажу предстательной железы отбойными молотками, что практикуется в многочисленных европейских салонах; единополому слиянию в режиме абсолютной гигиены и противоестественной стерильности; сытой и неосознанной охоте за гибелью.
Они не понимают зоопарка, как понимаем его мы с Козой.
Они накапливают фламинго и бегемотов, не ощущая в них неистовой воли. Мы же сливаемся с зоопарком. Мы чувствуем плен. Нам хочется угостить фламинго печеной картошкой и затянуть ковыльную песню. Мы посидим еще немного, почти свободные от вездесущего Файерволла, и вернемся работать в Берлин.
– Тентакль не перекрыл Файерволл, – сказала Коза. – То есть блокировал, но сохранил настройку, которая плюсовала ему ипотечную скидку. «Прецессия» отследила контакт и начала копать. Наши решили убить двух зайцев: ликвидировать слабое звено и выставить сильного живца.
– То есть меня. Как он умер?
– Пошел по уличной рекламе омолаживания кишечника. Агрессивная версия на проезжей части. Попал под колеса.
Нам перекрыла обзор школьная экскурсия. Туторша с лицом таким травоядным, что хоть сейчас ее в вольер, дунула в свисток. Разноцветная детвора оцепенела. Непростая вещица, закольцованная на премоторную кору. Туторша начала громко разглагольствовать о долбоносных клювах и розовых перьях. Я притворно потянулся и встал. Коза лениво поднялась тоже и сделала смайлик в его жестикулярном варианте. Он означал принципиальную готовность к садо-мазо, но только после клистира и не сию секунду. Я обозначил ответное предпочтение полигендерной связи с уклоном в инструментальный зондаж.
Мы встретились двуполыми, как в старину. Вечные ценности натуральности под распевный шепот Родины о том, что против лома приема нет. Файерволл не сегодня завтра научится расшифровывать мысли, но он в спящем режиме он практически бессилен и бесполезен против живого общения. Можно задумать хитроумное убийство в старинном особняке, а можно треснуть кирпичом в подворотне. Многолетняя подготовка и личный опыт показывали, что второе намного действеннее.
Ликвидация Тентакля облегчила мне задачу. Теперь не придется выдумывать причину малопонятного внимания журналиста-международника к ничтожному бухгалтеру «Либюнгезафт». Была и ложка дегтя, меня огорчила Коза. Она слишком долго работала под прикрытием. Я проводил ее взглядом и содрогнулся, отметив шарнирную походку, поддернутый к покатым плечам блескучий зад и стилизованную пентаграмму между лопаток. Я помнил ее стажеркой в ситцевом платье и русыми косичками, она смотрела мне в рот и кормила домашними бутербродами, когда мы засиживались в кабинете допоздна, а я обучал ее практическим нюансам тотального внедрения.
Под шелест каштанов и лип я направился к выходу. Огни Файерволла уже сверкали вдали. У бегемота я задержался, потому что впервые приметил у него в ухе каплевидный наушник.
Потом прокатал билет, подключился и шагнул в преисподнюю.
3
«Файерволл» переводится как Пламенная Стена или Огневой Заслон. Раньше он таковой и являлся в иносказательном смысле, представляя собой противовирусный барьер. Однако со временем Файерволл раздулся настолько, что стало проще не устанавливать его в операционную систему, а поступать наоборот и встраивать саму систему в Файерволл. Он и так отзывался на каждый чих, перекрывая инфекции кислород, а после этого получил возможность не только запрещать, но и создавать. Обогатившись полномочиями верховного существа, Файерволл засучил рукава и начал выдавать полезный, по его мнению, и безопасный контент. Лично меня как носителя русского языка всегда коробило от этого слова. Мне хотелось заменить его «содержанием». Но дело дошло до того, что содержание как объект стало неотличимым от содержания как субъекта, и ненавистный «контент» превратился в синоним окружающей действительности. Простым примером выступает, допустим, автобус, который невозможно отличить от его же рекламы, пока не сунешься на место возле окна. Можно пройти насквозь; можно расшибить лоб, если реклама особо защищена авторскими правами; можно заработать штраф за воспрепятствование свободной коммерции, а иногда удается и сесть, и даже доехать до нужного места. То, что это была продуманная реклама с инфраструктурным сопровождением, выясняется по прибытии, когда оказывается, что ты никуда не уезжал и потерял полчаса, глазея на этот херов автобус. Худшее, что может произойти – подозрение в том, что ты сам являешься вирусом и атакуешь чужую интеллектуальную собственность.