– Вы сказали следователю, что не верите в виновность Калмыкова, – напомнил Сорокин. – Так записано в протоколе. Вы и сейчас не верите?
– Нет. Он не убийца. Вы и сами в это не верите.
– Но он признал себя виновным.
Доктор Перегудов пожал сильными, обтянутыми коричневой кожаной курткой плечами.
– Не знаю, почему он это сделал.
– Что же, по‑вашему, все это значит?
– Похоже, его использовали как рычаг давления на Мамаева. А потом сдали. Если бы не всплыла эта квартира, его бы оправдали?
– Вряд ли. Дело, скорее всего, было бы возвращено на доследование.
– Вот вам и ответ. Кто‑то очень этого не хотел.
Судья Сорокин сумрачно усмехнулся. В этом и была разница между ним и человеком из обычной жизни. Доктор Перегудов мог строить любые, самые фантастические предположения. Они могли быть верными или неверными, это не имело никакого практического значения. А от оценок судьи зависела судьба конкретного человека. Судьи – всегда реалисты. Такая профессия.
– Почему дело Калмыкова заинтересовала ваших друзей? спросил Сорокин. – Вас – понимаю. А их?
– Он наш.
– Что значит ваш? Вы вместе воевали?
– Нет. У нас была другая война. Но он все равно наш. Не знаю, как вам это объяснить.
– Не затрудняйтесь, я понял. Вы хорошо знаете его?
– Мне кажется, да.
– Он вам рассказывал о себе?
– Немногое. Его не назовешь разговорчивым человеком.
– Почему же вы уверены, что хорошо знаете его? Он говорил о себе в бреду?
– Я не знаю, о чем он говорил в бреду. Он говорил не по‑русски. Я записал его на диктофон и прокрутил запись лингвистам. Он говорил на пушту и хинди.
– Вот как? Откуда он знает эти языки?
– Он пропал без вести в Афганистане в восемьдесят четвертом году. В госпиталь его привезли с таджикско‑афганской границы в девяносто третьем году. Где он был эти девять лет? Там и научился говорить на пушту и хинди. Причем, на том наречии хинди, на котором говорят только в Тибете.
– Вы не спрашивали его, что с ним было за эти годы?
– Спрашивал. Он не ответил. Сказал, что не хочет об этом говорить.
– Странная судьба, – заметил Сорокин. – Вы знали, что у него есть жена и сын?
– Да. Об этом он рассказал.
– Что он рассказал? Это не праздное любопытство. Я не понимаю его. Он наглухо закрыт. Мне это очень мешает.
– Это невеселая история, – помедлив, ответил Перегудов. После ранения несколько месяцев он был без сознания, потом год не вставал. Только с полгода назад я начал отпускать его в Москву. Сначала ездил с ним. Потом он стал уезжать один. Он дежурил у своего дома в Сокольниках. Смотрел издали. На сына, на жену, на ее мужа. Он видел, что тот заботлив, дружит с пасынком, любит жену. Ей с ним спокойно. Он понял, что не имеет права разрушить их жизнь. Вот, собственно, и все.
– Да, грустная история, – согласился судья. – Я хочу задать вам еще один вопрос. Но вы можете не отвечать на него.
– Задавайте.
– Это вы наняли Кучеренова?
– Да. Но я вам об этом не сказал.
– Я и не слышал. Почему именно его?
– Почему? Даже не знаю. Известный адвокат. По телевизору выступает. Мы ошиблись?
– Не вы первый, не вы последний. Многие верят рекламе. Я не спрашиваю, сколько вы ему заплатили. Думаю, много. Потому что без тысячи долларов он и языком не шевельнет.
– Без пяти тысяч. Этого вы тоже не слышали.
– Разумеется. Чем занимаются в вашем реабилитационном центре?
– Кого‑то заново учим ходить.