Хорошо просматриваются и те ресурсы, на которые опирается в своей деятельности Сент-Илер. С одной стороны, это ссылки на его собственную – предполагаемую – экспертизу и личные связи. Характерно, что в проекте адриатической экспедиции речь идет именно о тех частях Европы, в которых мнимому барону действительно довелось побывать, где у него, судя по всему, оставались контакты: о Северной Адриатике, Италии, южном побережье Франции, об испанских и португальских портах. С другой стороны, по прибытии в Санкт-Петербург он молниеносно находит доступ ко двору через фрейлину крон-принцессы Шарлотты, поддержка со стороны которой становится ключевым фактором успеха бароновых начинаний. Создание Морской академии и назначение барона ее директором прямо увязано с женитьбой последнего на фрейлине крон-принцессы, причем свадьбу праздновали при дворе принцессы в присутствии всей царской фамилии; соответствующее решение Петра едва ли не следует считать свадебным подарком барону. И наоборот, смерть крон-принцессы в конце 1715 года ознаменовала собой и начало заката его карьеры.
Наконец, на примере Сент-Илера хорошо видно, что для современников различия между «прожектером» в привычном нам негативном смысле и «настоящим государственным деятелем» не существовало. Увольнение Сент-Илера было связано не с «разоблачением» его как самозванца, не с претензиями к его работе и не с несостоятельностью его предложений по устройству Академии, а с его аппаратным проигрышем в соперничестве с графом Матвеевым. Выговорив себе директорскую должность и генеральский чин, барон попытался вести себя как сановник и неизбежно проиграл в конкуренции с настоящим сановником Матвеевым: не пойди он на конфликт при заведомо неравном соотношении сил, согласись на роль «эксперта» при «сановнике» Матвееве, Сент-Илер вполне мог остаться в истории российского образования как успешный технический специалист, подобный многим другим иностранцам на русской службе.
Как на практике функционировало административное предпринимательство, хорошо видно и на примере Харьковского коллегиума. Как показывает в своей статье Людмила Посохова, такое уникальное образовательное учреждение, как Харьковский коллегиум, могло возникнуть исключительно благодаря активным действиям его основателя, епископа Епифания Тихорского. Епифаний конечно же действовал в рамках мандата, предоставленного ему Духовным регламентом 1721 года, задавшим общую идеологию и конструкцию системы духовных школ в империи. Однако практически все детали устройства тех школ, которые, согласно Регламенту, должны были создавать у себя в епархиях архиереи, оставлялись на усмотрение самих епископов. Синод же, несмотря на регулярные призывы к архипастырям создавать такие училища, никак не помогал им, но и не наказывал тех, кто эти школы так и не создал. Более того, указом 1722 года требования к организуемым епископами школам были снижены, а в 1723 году Синод позволил сокращать численность учеников в школе, после чего многие из них (в Ростове, Ярославле, Суздале) просто закрылись.
Никакого прямого активного участия центральной власти – ни светской, ни духовной – в создании Харьковского коллегиума также не просматривается. Очевидно, что само возникновение Харьковского коллегиума как одного из крупнейших учебных заведений своего времени, уже через несколько лет после создания насчитывавшего более 400 учеников (привлекавшихся, впрочем, принудительно), следует связывать именно с усилиями Епифания. Почему среди всех российских епископов усилия эти приложил именно Епифаний тоже понятно, учитывая его личный опыт в качестве одного из администраторов Киево-Могилянской академии. Успех же этих усилий объясняется в том числе и с его способностью мобилизовать для развития своего предприятия существенные административные ресурсы. Посохова указывает на поддержку, и административную, и материальную, которую оказывал училищу князь Михаил Михайлович Голицын, командовавший войсками на Слобожанщине. Традиционно считается, что именно он инициировал перевод училища из Белгорода в Харьков, где находилась его штаб-квартира: хотя документальных подтверждений нет, считается, что Голицын (а впоследствии и другие представители этой семьи) делал коллегиуму щедрые пожертвования, а также защищал его от произвола со стороны администрации и воинского начальства, фактически выдав училищу охранную грамоту. Недостаточно исследованным остается еще и вопрос о возможной поддержке коллегиума со стороны Феофана Прокоповича, бывшего патроном Епифания еще с киевских времен, в частности, о его возможной роли в получении коллегиумом 16 марта 1731 года жалованной грамоты от Анны Иоанновны – грамоты, текстологически близкой к аналогичному документу Киево-Могилянской академии.
Дело, однако, не только в том, что коллегиум возник исключительно благодаря предприимчивости Епифания, но и в том, что сам его итоговый облик был определен не государственным замыслом, но представлениями и предшествующим опытом епископа, выливавшимися, как пишет Посохова, в достаточно четкий план действий. Духовный регламент задавал лишь максимально общие рамки для его действий – настолько общие, что в них без видимого напряжения равно вмещались и Харьковский коллегиум, и примитивные школы, которыми ограничилось дело в большинстве других епархий. Фактически мы видим, что российский епископ в начале XVIII века имел достаточно полномочий для реализации в границах этих рамок собственного, довольно радикального образовательного проекта. По словам Посоховой, «несмотря на указания Духовного регламента об основании архиерейских школ, в данном случае возникло учебное заведение иного образца – православный коллегиум. Эта модель была связана не столько с реализацией государственных инициатив петровского времени, сколько опиралась на достаточно глубокую местную образовательную традицию». Можно сказать, что, по сути, Епифаний использовал государственные инициативы лишь как предлог, причем весьма формальный, для реализации собственной культурной программы. Следует, конечно, учитывать и укорененность этой программы в местном культурно-историческом и социальном контексте: именно этой укорененностью объясняется устойчивость предложенной Епифанием модели, которая пережила своего создателя (скончавшегося в 1731 году) и сохраняла свою самобытность вплоть до централизаторских реформ конца XVIII – начала XIX века.
Уникальный в своем роде пример, разбираемый Яной Лариной, представлял собой Генрих Фик29.Как известно, составление проектов входило в его должностные обязанности: Фик по поручению царя добывал тексты зарубежных (в первую очередь шведских) нормативных актов и на их основе вырабатывал предложения по организации системы государственного управления в России. С одной стороны, в силу институциализации и рутинизации его прожектерских функций Петром термин «прожектер» оказывается парадоксальным образом неприменимым к Фику. С другой стороны, анализируя «Реляцию, каким образом молодые графы, бароны и шляхтичи в Швеции к государственным службам воспитаны и потом употреблены бывают» и другие документы Фика, посвященные образованию,Я.И.Ларина показывает наличие у прожектера вполне определенной последовательной точки зрения на организацию службы и обучение дворянства, не совпадавшей в своей базовой идеологии с представлениями Петра и последовательно проталкивавшейся Фиком в его записках. Однако если у Епифания Тихорского, А.А. Курбатова или у еще одного известного образовательного предпринимателя Магнуса Вильгельма фон Нирота30 были в распоряжении ресурсы как частные, так и государственные, для реализации образовательных проектов, то у Фика их не было и быть не могло. Немаловажно и то, что предлагавшиеся им подходы носили системный характер и не могли быть реализованы в рамках отдельно взятого института.