– Во! И не разбежались!
Проход на Рочдельскую был перегорожен грузовиками. Олег полез на капот одного из них. Ребята у кострища встали и подошли ближе.
За машиной стояли два солдатика-водителя, курили и озирались по сторонам. Больше никого не было.
– Р-авняйсь! Смирно! – заорал Олег. – Кто такие? Как имущество бережете?
– А чего случилось-то? – боязливо спросил один из солдат.
– Чего случилось? – переспросил Олег. – Одно только ясно – разбежалось все ваше начальство.
– А куда нам? – спросил второй солдатик.
– Идите лучше куда-нибудь подальше отсюда, – посоветовал Олег.
Аня чмокнула его в щеку и спросила:
– Откуда ты такой растрепанный? Я тебе с утра звонила.
Он снял куртку, посмотрелся в зеркало:
– Даже не знаю, что ответить… Откуда я…
Они обедали в большой комнате за накрытым белой скатертью столом. Олег жевал макароны и рассказывал, как они бежали по Садовому кольцу и Калининскому, как по толпе стреляли из здания мэрии.
– Но ведь это не были какие-то там беспорядки? – спрашивала Аня.
– Нет, наверное.
– А все те, кто собрался там, они были озлоблены? Они хотели отомстить?
– Ну, знаешь ли, радостных там не попадалось. Какая радость, когда сначала бьют, потом стреляют… Когда толпа увидела убегающий ОМОН, я подумал: ой, что будет! Я думал, их на куски могут разорвать, за все, что последние дни было, когда они женщин и стариков ногами пинали.
– А что дальше будет? – спросила Аня.
– В этом-то все и дело.
– Но если колючей проволокой оцепили парламент, это же переворот! – Она смотрела на него большими, растерянными глазами. – И если теперь все увидят, что люди освободили парламент, то армия не сможет защищать Ельцина. И все это должны сказать по телевидению. Да? Тебе верится, что все хорошо закончится?
– Мне? Как тебе сказать… Хотелось бы, чтобы дальше была нормальная жизнь. Но ты видишь, сколько кругом истеричных. И они все что-то да ненавидят.
– Что ненавидят? – не поняла она.
– Кто – что… Кто-то считает, что не в то время родился и не от тех родителей. Кто-то – что не в той стране. И всем им что-то недодали. Всю жизнь виноватых в этом ищут.
– Слушай, а почему ты сегодня туда пошел? – спросила Аня.
– Ну, вранье не может же быть навсегда. И чувство, что какая-то страшная сила на нас накатилась. Не один я это почувствовал. Поэтому и стали у Верховного Совета собираться. Даже забыли ему, что он роспуск Союза поддержал.
Первый канал телевидения не работал; по второму объявили, что в Останкино идет митинг, а они выходят в эфир из резервной студии. Дальше понеслось про молодчиков у телецентра. Один за другим на экране появлялись известные либералы и демократы, кричали: «Где войска?!», «Почему нас не защищают?!». Заявляли, что в Москве – попытка переворота, и что в город надо срочно ввести армию.
– Вот так все и раскручивается, – сказал Олег.
– А почему митинг в Останкино? – спросила Аня.
– Наверное, парламент хочет обратиться к стране.
– Почему же они парламенту слова не дают?
– Сегодня по людям стреляли, – говорил Олег. – А ты спрашиваешь, почему слова не дают!
– Но если сейчас кто-нибудь выступит и все людям объяснит?
– Я, наверное, опять к Верховному Совету пойду, – сказал Олег.
– А я? Я с тобой!
Олег помолчал и ответил:
– Ты дома сиди. Ладно? В тылу! А я тебе буду звонить и докладывать об обстановке.
– Почему ты меня не хочешь с собой брать? Мне тут одной страшно будет.
– Не будет! Я же тебе говорил! Чтобы сюда прийти, я через машины перелезал. А сейчас – неизвестно что в городе. Ты готова получить по спине, ни за что, ни про что, резиновой дубинкой? Тогда сиди дома!
– А ты?
– Со мной ничего не будет! Я чуть что – в переулок.
– И я с тобой – в переулок. – Она встала и пошла к двери.
– С тобой только одна морока будет.
– Тогда и ты никуда не ходи. – Она выглянула из коридора.
– Я пойду, посмотрю и вернусь. – Он старался говорить спокойно. – А если поздно будет – пойду домой, а тебе позвоню.
– Ну, вот еще! Обязательно приходи ко мне! Я тебя ждать буду.
– А вдруг будет поздно?
– Все равно. Я спать не буду, пока ты не придешь. Я тебя дождусь. Ладно?
Она подошла к нему и обняла за шею.
– Ты меня как на фронт провожаешь, – Олег сказал. – Я просто посмотреть – как да что. И обратно.
– Ко мне!
– Хорошо! Ну, вот еще! Только плакать по этому поводу не хватало! Ну, пока!
Вечер был, будто совсем обычный. По улице Заморенова шли прохожие и ехали машины. Пресненские переулки успели опустеть. Горели фонари. Чернели проемы подворотен.
Площадь между детским парком и Верховным Советом была заполнена людьми. Стояли кружками, обсуждали события. Один из депутатов разговаривал с мальчишкой-корреспондентом. Из толпы спросили:
– Что в Останкино?
Депутат ответил, что обратиться к стране по телевидению парламент не смог.
– В Останкино вовсю стрельба идет! – выкрикнули из толпы.
Депутат показал на гостиницу «Мир»:
– А вот там сегодня огнеметы нашли! Зачем, спрашивается, их сюда притащили?
Олег прошел ближе к Рочдельской. Увидел у костра одного из тех парней, которые дежурили днем. Присел на ящик, сказал:
– Я тут после прорыва через машины перелезал. Возле них солдатики стояли.
– А, это ты! – ответил парень. – Меня днем сморило, задремал маленько, а тут прибегают, кричат…
– Солдатики, те двое, куда делись? – спросил Олег.
– Напуганные такие были. Мы им: «Вон, отсюда!» А они: «Нам попадет, если уйдем». Потом делись куда-то.
Пожилой человек в шляпе поправил ящик, на котором сидел, и сказал:
– Пока все разбежались. Но вот, что дальше будет?
Подошел невысокого роста человек в форме морского офицера.
– А! Петр Саныч! Давай, посиди с нами. – Пожилой человек в шляпе подвинулся на своем ящике. – Какие новости?
Офицер сел у костра и снял фуражку:
– У Останкино дела неважно пошли. По людям огонь открыли. А на Тверской эти хотят своих вооружить.
– А чего ты тогда без оружия? – спросил пожилой.
– Надо будет – возьмем, – ответил Петр Саныч.
– Чего ваши там думают? Армия на чьей стороне будет? – спросил парень – сосед Олега.
– Работаем, со всеми переговариваемся. – Петр Саныч вытащил из кармана пачку папирос.
– А где «Днестр»? В Доме? – спросил парень.
– Чего мы тут будем обсуждать – кто где? – буркнул Петр Саныч.
– Я к тебе под команду запишусь, если что, – сказал пожилой человек в шляпе. – Ты из потомственных морячков?
– Еще ты! Отец на Балтике служил.
– А в революцию? – спросил человек в шляпе.
– Мичманом был. – Петр Саныч вытянул ноги к огню и поправил полы шинели. – Матросами командовал. А в Отечественную в Мурманске морские конвои охранял.
– Мой дед священником был, – сказал парень – сосед Олега. – В тридцатые в лагере погиб.
– Ты вроде говорил, что из партийных? – спросил его пожилой.
– Я считаю, не должно быть крупной частной собственности. Ну, считаю я так! – Парень стал для убедительности размахивать руками. – И в партию сам на заводе вступил. Никто меня туда силком не тащил. А эти все из партии сбежали и в демократы записались! Я же не побегу.
– У меня в семье – два деникинских офицера – дяди отца, – говорил пожилой. – Один – погиб, второй в Сербию уехал. Потом в Чехии жил. Мне там пришлось бывать. Даже могилку искать пробовал. Я полжизни дипкурьером служил. Помню, в Париже пошли мы с приятелем в музей д'Орсе. Идем по залу с портретами середины девятнадцатого века. Смотрю на женщину на большом портрете. Какие, думаю, русские глаза! Приятелю говорю: вылитая наша! Подхожу, читаю: графиня такая-то… «La tante du musicien Rimsky-Korsakov». Тетка композитора Римского-Корсакова! Рисовал какой-то художник с немецкой фамилией. А все равно наших сразу видно.
С Конюшковской к Верховному Совету повернули две машины. Выключили фары и заглушили моторы. Олег пробирался в их сторону, а навстречу по толпе неслось: «Расстреляли! В Останкино!». Но тогда эти слова так и остались неосознанными громадным большинством тех, кто стоял на площади. «А кто, кто стрелял?», – спрашивали вокруг. «Милицейский генерал приказ отдал». «Кто?».
Ночь была тихой и холодной. Олег шел по темным, пустым переулкам к улице Заморенова. Только в редких окошках горел свет. На мусорных баках сидели бездомные кошки. Из приоткрытой форточки двухэтажного дома слышался плач ребенка.