Подходила Аня. Садилась рядом, прижималась, положив голову ему на плечо. Он спрашивал:
– Ты ничего? Согрелась?
– И ветер, и облака, и безлюдье такое, – говорила она. – Как-то от всего этого немножко тревожно.
– А мне – наоборот. Удивительный какой-то покой. И от сизого неба, и от простора. Ни о чем не думается. Даже о работе.
– Понятно, что и обо мне…
– Ты же рядом.
– Все равно.
К вечеру ветер стал тише, и в облаках засинели просветы. Олег сказал, что поедет охотиться к берегу.
– Так далеко? – спросила Аня. – А почему здесь не хочешь?
– Не летает утка. А там, – он показал рукой, – болота. Она в них держится.
– А как я одна буду?
– Чего тут страшного? Нет же никого. Я вернусь, как смеркаться начнет.
Он выгребал против несильной волны. Смотрел, как отдаляется их островок с алой палаткой над желтой полосой густого камыша. Лодку относило чуть в сторону, и алое пятнышко потерялось среди леса.
У берега буйно росла осока и высокий, раскидистый кустарник. Олег причалил среди больших кочек, вышел на нетвердую болотистую землю. Под ногами захлюпала вода.
Вдоль берега он прошел километра два. Только однажды далеко впереди, над лесом мелькнула стайка уток. Пора было возвращаться.
Но поплыл не к острову, а вдоль берега, к зарослям камыша вдали. Из-за кустов выскочила тройка чирков. Стрелять пришлось, когда стайка была над осокой. Последняя птица падала камнем в траву, совсем недалеко от воды.
Он искал ее с упорством и азартом. Вроде бы упала у самого края, и место он успел приметить. Но птицы не было. Начинало темнеть. Наконец, он понял, что искать бесполезно.
Поднялся сильный ветер. Дальний берег и островок среди озера слились в сплошной темной полосе под еще светлым небом.
Олег старался держать направление, то и дело оглядывался, искал глазами алое пятно среди леса. Из-за густых облаков совсем быстро потемнело. Он стал грести быстрее. Оглянулся в очередной раз и заметил впереди стену камыша. Но то ли остров, то ли берег. Не понять. Ветер мог снести лодку в сторону.
Плыл вдоль камыша, вытирал рукавом пот со лба. Вглядывался в темень впереди, но не мог ничего различить.
Огонек он заметил совсем далеко, в той стороне, откуда плыл. Подумал, что на берегу кто-то разжег костер. Не верилось, что там мог быть их остров. Но рядом тянулась сплошная стена камыша. Даже деревьев за ней не было видно.
Он проплыл вперед еще с километр, понял, что это бесполезно и повернул назад.
Послышался крик. Но слова остались неразличимы. Чуть позже померещилось: «Олег! Олег!» Проталкивал лодку сквозь камыш, видел впереди мельтешение костра и крикнул:
– Аня! Аня!
Она подошла ближе к лодке. Закрыла лицо ладонями и разрыдалась.
– Не надо! Не надо! – твердил он, пытаясь поцеловать ее. – Я же говорил, что приплыву, как стемнеет. Ну, поплутал! Совсем немножко.
– Я думала: что-то случилось, – говорила она, всхлипывая: – Я все передумала. Здесь ничего нельзя. Ни поплыть, ни позвать. – Она опять заплакала.
– Ну, не надо, – говорил он, прижимая ее к себе. – Я же здесь. Я больше не поплыву так далеко. Успокоилась? Да?
Ночь была холодной, с ветром и дождем. Над палаткой гудели деревья. Слышался плеск воды у берега.
Олег почувствовал, что Аня не спит, спросил:
– Ты, наверное, замерзла? Подвинься поближе.
– Не, сейчас уже ничего, – с хрипотцой ответила она.
– Горло застудила?
– Может, сорвала голос, когда кричала. И низ живота еще разболелся.
– Давай тебя погрею.
– Не надо. – Она попыталась отвернуться. – Ой, правда, у тебя руки такие теплые.
– Знаешь, поедем завтра домой, – предложил он.
– Так вдруг? А твой отпуск?
– Пожили на озере, рыбу половили, хватит.
– Но ведь ты еще хотел.
– Не, пора, – ответил он и подумал: «Не буду же я ее здесь в холоде мучить».
Утром в последний раз разжигали костер. Варили кашу в котелке и пили чай из озерной воды. В непонятной спешке собирали палатку и рюкзаки. Погрузили вещи в лодку. Аня посмотрела на опустевшую поляну:
– Странно, но так обидно отсюда уезжать. Как будто со всем успели свыкнуться.
К дому егеря они добрались только к вечеру. Автобус к станции давно ушел. Надо было ночевать в деревне.
– А чего расстраиваться-то? Чего? – Дородная, словоохотливая егерша стояла на ступеньках высокого крыльца: – На терраске у нас остановитесь. Чайку с утра попьете, да поедете. А хотите, вон, в бор, за брусникой еще успеете. Наберете, сколько захотите.
Егерша кормила их горячей картошкой. Рассказывала, что муж наловил с утра рыбы и подался на базар. Расспрашивала об их житье на острове и качала головой – то удивленно, то понимающе:
– Конечно, хорошо поехать ягоды пособирать и порыбачить. Но в палатке, да на земле? Ой, я бы не смогла. У меня осенью и зимой – вон любимое место! Лежанка за печкой!
Олег лег спать на железную кровать у террасного окна. Аня и хозяйка долго сидели на кухне и тихо разговаривали.
Утром хозяйка дала им в дорогу вареной картошки и соленых огурцов. Попрощались. Хотели уходить. Хозяйка обняла Аню, из-за чего-то расплакалась и махнула рукой на прощание.
Шли к автобусной остановке. Олег спросил:
– И о чем это вы с хозяйкой полночи болтали?
– Так, обо всем. У нее дочка в Москве. В техникуме учится. Она за нее боится. Жить, говорит, очень тяжело стало. Тревожные какие-то времена.
Глава четвертая
Вечером двадцать первого сентября в «Новостях» зачитали президентский указ об отмене конституции и разгоне парламента. Олег стоял перед телевизором с чашкой в руке, нагнулся, чтобы сделать звук громче и плеснул чай на пол. Раздался телефонный звонок, и Аня быстро заговорила:
– Алло! Ты слышал? Да? И что же теперь будет? А я не верила, когда ты об этом говорил. Я думала, что ты выдумываешь. Но они сейчас будут между собой договариваться? Да?
– Не знаю я ничего… – ответил Олег. – Я сам с дуру надеялся, что обойдется.
– Мне сегодня на работе показали газету. Представляешь, такие известные люди подписались под обращением к президенту о разгоне парламента. Даже поэты. Они-то почему не видят, как это противно – если одни будут понукать другими.
– Это-то – ладно, – проговорил Олег, – как бы до стрельбы теперь не дошло.
– Ну, ты сразу о таком! Ты всегда все утрируешь.
– На днях по телеку одного музыканта показывали. Он кричал Ельцину: бейте их, бейте!
– Я видела, – ответила Аня. – Он просто злой.
– А Пливецкая обращение подписала?
– Она – да. Она – тоже злая.
Борька стоял на лестничной клетке у подоконника, взъерошенный больше обычного. Пожал Олегу руку и продолжал говорить курившему рядом Веселову:
– Нет, я твоей логики понять не могу. Ну, как же так – «ничего особенного не произошло»? Была возможность эволюционного развития! Теперь-то нет! Теперь одна сторона ломит свое! Так или не так? Какой бы конституция ни была, но она давала возможность находиться в определенном поле. А теперь, вместо поля все – в этом самом месте!
– Была – одна, будет – другая! – отмахнулся Beселов. – Какая разница? Ты ту не читал, и эту – не прочитаешь.
– Не буду! – охотно согласился Борька. – Но если можно одну в корзину выбросить, то чем другая лучше? И что после этого останется в голове у всякого сержанта милиции, к которому мы по грешному делу можем угодить? А? Если президенту можно, то почему сержанту нельзя?
– Но послушай! – Веселов заговорил медленно и обстоятельно. – Должен же в стране, наконец, быть порядок, а не бардак! Должны же быть реформы?!
– Андрюша! – воскликнул Борька. – А помнишь старые, добрые тоталитарные времена! Что ты мне тогда про законы говорил? Надо их соблюдать или не надо?
– Они могут и устареть! – Веселов махнул рукой с окурком. Пепел полетел ему на брюки и стал его стряхивать.
– Ну, какие законы устарели? – спрашивал его Борька. – О приватизации – и то закон есть.
– Вообще-то я не пойму, чего вы так переполошились. – Веселов пожал плечами. – И у нас всё должно быть как у всех.
– Это ты серьезно? – Борька помолчал. – Ты думаешь, что человек, разогнавший парламент, будет без дураков демократию разводить? Не, братец. Не для того перевороты устраивают. Конституционный суд принял постановление об отрешении президента от должности? Принял? А ваши на это дело внимание обратят?