А то он, было дело, вызвал на дом неизвестных мастеров-слесарей, и те устроили ему кромешный тип-топ. Вампирил даже Быт. У Кальмара болело горло всякий раз, когда он включал пылесос – может, дуло? Бывало, что в сосисочном настроении он шшупал в пакете – много! А оказывалось, что там – огурцы.
Кутаясь в воротник и прячась от подозрительных взглядов, Кальмар бродил по улицам. Теперь он фонтанировал редко, и воздержание прескверно сказывалось на его здоровье. По-видимому, чернила где-то накапливались в нем, но выхода не получали. Они вели себя на манер фрейдовского Ид, обузданного строгим общественным Суперэго. В этих тисках визжало и дергалось «я» размером с хлебную крошку.
В мстительных грезах ему хотелось быть то Туркмен-Баши, то Хозяином Льда.
Очнувшись, он убеждался в том, что прожитая жизнь напоминает петли кишок, которые вывалились из распоротого, но поначалу плотно закупоренного животика, тугого и аккуратного; эти петли ложатся, являя миру от века задуманное, но временно существовавшее в потенциале, без реализации. И вот что, оказывается, находилось внутри, вот что было предрешено. Петли, лишенные среды обитания, обращаются в прах. Такая же судьба постигает мысли, мечты, сочинения – все, короче, что расползается, развертывается, покидая первоначальный бутон.
Чернила переполняли Кальмара. Они бродили в нем, клокотали; они рвались наружу. Но выход был запрещен. Враждебный мир не давал ему повода к изъявлению благодарности.
Поэтому наступил момент, когда чернила обратились против самого Кальмара.
Это произошло не без его сознательного участия. Кальмар давно подумывал оказать какую-нибудь услугу себе самому, и чем серьезнее эта услуга, тем будет лучше. Он надеялся захлебнуться. Но останавливал себя, понимая, что любую услугу такое хитро задуманное самоубийство сведет к нулю, перевесив благодеяние. Именно поэтому ему до сих пор удавалось есть, спать и вообще поддерживать в себе жизнь. Он рад был креститься, ибо такая услуга себе не шла ни в какое сравнение со всеми прочими. Но здесь его опередили родители. Благодаря чему он, лежа на смертном одре, воспользовался возможностью побеседовать с представителем духовенства.
А на одре Кальмар оказался по счастливому стечению обстоятельств.
Однажды утром он купил лотерейный билет. И ему – Кальмару, но потом и билету – сразу сделалось плохо.
Кальмар, оплеванный хамливой киоскершей, как раз отходил от окошка раздачи: билет был зажат в кулак. Внезапно закружилась голова, чернила хлынули в мозг. Билет выпал и помчался, гонимый ветром.
Кальмар моментально понял, что билет был выигрышный.
Нетвердо ступая, он доплелся до квартиры; вошел. «Много выиграл, – подумал Кальмар, потому что ему было очень плохо. – Наверное, холодильник».
Он посмотрел в зимнее окно: на востоке всходили галлюцинации.
Тогда Кальмар снял телефонную трубку. Телефон был единственным средством безнаказанно побеседовать с миром. По телефону бранились и хамили редко, разве только по въевшейся уже привычке. Многие знакомые были даже рады поговорить с Кальмаром, но – сохраняя дистанцию, не с глазу на глаз. Потому что в сердцах своих люди добры. Кальмар пожаловался этим людям на сильное недомогание. В трубке встревожились, предложили вызвать доктора, но Кальмар не желал видеть никаких докторов.
Тогда прислали попа.
Прислали, потому что это стало модно, а Кальмар успел выронить трубку и потерять сознание.
Его привели в сознание, чтобы он успел пообщаться с попом.
Батюшка, обеспокоенный состоянием Кальмара, спешил.
Он отпустил Кальмару грехи.
Кальмар, уже почти отошедший, успел выразить батюшке свою признательность.
Тот, мокрый, отскочил, заслоняясь крестом.
Это действие было лишним: Блудный сын оторвался от преследователей и быстро удалялся домой, в зеленую толщу забытых вод.
© январь 2003Вечный двигатель
…Он ходит – брешет, ест – брешет…
…Возьмем для примера хоть одно такое выражение:
согнуть в бараний рог.
Что нужно сделать, чтобы выполнить эту угрозу?
Нужно перегнуть человека почти вчетверо, и притом так,
чтоб головой он упирался в живот,
и чтоб потом ноги через голову перекинулись бы на спину…
…Но, скажут мне, как же вы не понимаете,
что выражение «в бараний рог согнуть» есть выражение фигуральное?
Знаю я это, милостивые государи!
знаю, что это даже просто брех.
М. Е. Салтыков-Щедрин «Господа Ташкентцы»
Керю засекли в общественном привокзальном туалете, куда он пришел за тем же, за чем приходят обычные люди. Справив нужду, Керя возвысился интеллектом до анализа элементарных ощущений, после чего его действия стали несколько отличаться от поступков заурядных смертных. Дело в том, что сверхчеловеческие настроения, успешно перепрыгнув через стадию человеческих, без всякого на то основания определяли Керино поведение, сколько он себя помнил. Нет, он ни о чем таком даже не задумывался, так как думать не любил вообще, он просто сразу вел себя образом достойным, по его смутным догадкам, сверхличности. Итак, сперва он ознакомился с типичными образчиками сортирного граффити. Лейтмотивом был отчаянный, многократно повторенный призыв: «Я голубой. Приходи сюда в 22.00 10 августа». В некоторых вариантах это сообщение расцветало пышным цветом, украшенное многими важными подробностями с целью показать товар лицом, в других – сокращалось до самих по себе дат и часов, но суть не менялась. Остальные надписи сводились к напоминанию о существовании в природе половых органов.
Крохотные кнопки-наушники ласкали Керин слух металлической музыкой. Керя достал авторучку, приоткрыл рот и написал на стенке:«Я отсношаю все, что двигается, и выпью все, что жижей асфальту». Отступив на шаг, он убедился, что великое видится на расстоянии. С этой мыслью Керя, конечно, не был знаком, ему просто очень понравилось написанное. Тут некто сзади потрепал его по плечу, Керя быстро развернулся и увидел здоровенного мужика, одетого в бесформенную спецовку. Судя по выражению лица, мужик уже на протяжении какого-то времени пытался докричаться до Кери, но тот, завороженный лязгом листового железа, не расслышал.
– Что это ты здесь написал? – строго спросил озадаченный мужик.
– Чего надо?– Керя хорохорился, но, будучи трусом, с испугу позабыл избавиться от наушников.
Мужик нетерпеливо махнул рукой, схватил стальную тонкую полосочку – вместе с пучком волос, рванул.
– Что ты нацарапал на стенке, командир?
– А че надо-то?– крикнул Керя, чувствуя, что запросто может огрести люлей.
– Да ничего не надо, – мужик вдруг как-то успокоился. – Я тебя про надпись спросил.
Керя не знал, как поступить. С одной стороны, спокойствие мужика толкало его на законный, привычный акт агрессии. С другой стороны, бугай был тот еще. «Пидорас, – внезапно догадался Керя. – Клинья подбивает».
– Все пишут – мне и захотелось, – вяло объяснил Керя, ища возможности слинять куда подальше.
– Пиши, сколько влезет, – возразил мужик. – Я тебя не о том спрашиваю. Меня сам текст удивил.
– Чего в нем такого-то, в тексте, – Керя в искреннем непонимании пожал плечами.
– Ну, вот ты пишешь, что отсношаешь все, что двигается. Мне и непонятно. Я вот двигаюсь, например. И что?
«Точно пидорас, – ужаснулся Керя. – Пропал я, в натуре – сейчас он мне оформит».
– Ничего, – ответил он мужику дрогнувшим голосом.
– Как так – ничего? – мужик широко распахнул глаза. – На хрена ж тогда писать?
– Все пишут, я тоже написал, – с аргументацией у Кери было не слишком хорошо.
– Но ты ж другое написал, не то, что все, – напомнил мужик.
– Какая разница-то? – Керя бессмысленно топтался на месте, не находя выхода из создавшегося положения.
– Разница серьезная, – мужик погрозил ему пальцем. – Говорю ж тебе – я двигаюсь.