Почти каждый день Оскар бросал Марице «привет», притворяясь раскованным, довольным жизнью, и она отвечала «привет», равнодушно отвечала – но все лучше, чем ничего. Он не воображал, будто она помнит их поцелуи, но сам, конечно, забыть не мог.
Дебильная преисподняя
В старших классах Оскар учился в школе с техническим уклоном имени Дона Боско, и, поскольку это католическое учреждение для мальчиков было под завязку набито закомплексованными гиперактивными подростками, для толстого фаната НФ Оскара школа «Дон Боско Тек» служила источником бесконечных мучений. В глазах Оскара школа была доскональным воспроизведением народной средневековой забавы, когда человека в колодках выставляют на обозрение толпы и тупые оголтелые придурки разнузданно оскорбляют его, попутно швыряя в несчастного чем ни попадя. Казалось бы, такой опыт должен был закалить Оскара, но не закалил, – и если из этой ежедневной пытки и можно было извлечь, пусть не без труда, какой-нибудь урок, Оскар так и не понял, в чем он заключался. Занятия он посещал исправно, как и подобает толстому одинокому задроту, мечтая лишь об одном – о том дне, когда ему вручат аттестат и отпустят с миром, положив конец этому кошмару. «Эй, Оскар, а на Марсе есть педики?» «Эй, толстожопый, получай! Ну как, по кайфу?» И когда он услыхал выражение «дебильная преисподняя», то сразу сообразил, где она находится и кто ее обитатели.
Ко второму году обучения Оскар достиг впечатляющего веса в 123 кг (130 в период депрессии, случавшейся постоянно), и всем, а в особенности его родным, стало ясно: Оскар превратился в местного паригуайо.[9] Он не обладал ни одной из высших доблестей типичного доминиканского самца, не мог вытащить девушку на танец даже под страхом смерти. Спорт ему не давался, никакой, и в домино он тоже не играл, о ловкости приходилось только мечтать: мяч он бросал, как хилая девчонка. Не проявлял ни малейшей склонности к музыке, бизнесу или танцам, а также к мелкой торговле, рэпу и полублатным компаниям. Но все бы ничего, если бы не его внешность. На голове копна вьющихся волос, как у пуэрториканца, на носу массивные уродливые очки – «противозачаточное устройство», острили Эл и Мигз, его единственные друзья, – над верхней губой неопрятная полоска пробивающихся усиков и в довершение близко посаженные глаза, отчего он слегка смахивал на умственно отсталого. Глаза Мингуса – сравнение, которое пришло ему на ум, когда он, перебирая диски матери, наткнулся на конверт с фотографией этого знаменитого джазиста. (Мать Оскара был доминиканкой старой закалки, женщин вроде нее Оскар больше не встречал; одно время она даже крутила роман с морено, негром, пока отец Оскара не поставил точку в этой отдельной семейной саге панафриканских безумств.) «У тебя глаза твоего дедушки», – заметила Крошка Инка в один из его визитов в ДР, и это несколько утешало – разве плохо походить на далекого предка? Правда, именно этот предок окончил свои дни в тюрьме.
Оскар всегда был фанатом фантастики – из тех детей, что читают про головоломные приключения Тома Свифта,[10] обожают комиксы и смотрят японского «Ультрачеловека», – но в старших классах его приверженность «великому жанру» сделалась абсолютной. Пока все остальные осваивали американский гандбол и бейсбольные подачи, разъезжали на машинах своих старших братьев, уводили прямо из-под родительского носа бутылки с недопитым алкоголем, Оскар планомерно обжирался Лавкрафтом, Уэллсом, Бэрроузом, Говардом, Александером, Гербертом, Азимовым, Бовой, Хайнлайном и даже «старичками», чья слава уже начинала тускнеть, – Э. Э. «доком» Смитом, Стейплдоном и тем парнем, что написал кучу книжек про доктора Сэвиджа,[11] – жадно бросаясь от одной книги к другой, от автора к автору, от века к веку. (На его счастье, книги в библиотеки Патерсона поступали столь жидким ручейком, что там до сих пор хранились залежи фанатской литературы предыдущих поколений.) Его нельзя было оторвать от фильма, сериала или мультика, если там фигурировали монстры, космические корабли, мутанты, приборы, способные уничтожить мир, магия, спасатели Вселенной либо вселенские злодеи. Лишь в этом своем увлечении Оскар проявлял гениальность, свойственную, по уверениям его бабушки, почти всем представителям их семьи. Он писал по-эльфийски, говорил на чакобсе, мог часами рассуждать о сравнительных достоинствах «Слана», «Дорсая» или «Человека-линзы», о «Мире, полном чудес» он знал больше, чем его создатель Стэн Ли, а ролевые игры были его страстью. (Будь он столь же хорош в видеоиграх, цены бы ему не было; игровые приставки у него имелись, целых две, но не хватало быстроты реакции.) Наверное, если бы он, как я, например, скрывал свои заморочки, в школе бы его меньше доставали, но он так не умел. Чувак нес свое фанатство, как джедай – световой меч, а человек-линза – свою линзу. Сойти за нормального шансов у Оскара не было, даже если бы он и захотел.[12]
Он был урожденным социальным интровертом: на уроках физкультуры его лихорадило, а дома он запоем смотрел культовые британские сериалы вроде «Доктора Кто» или «Семерки Блейка»;[13] он мог на пальцах показать особенности конструкции истребителя «Веритек» и танка на ходулях, на котором воюют пришельцы Центраэди, и употреблял звучные слова вроде «беспрецедентный» и «экзистенциальный» в разговоре с балбесами, что со скрипом переходят из класса в класс. Он был из тех умников, что не вылезают из библиотек и поначалу обожают Толкина, потом романы Маргарет Уайс и Трейси Хикмэн[14] (любимым героем Оскара был, разумеется, маг Рейстлин[15]), чтобы с наступлением восьмидесятых глубоко проникнуться мыслью о конце света. (Оскар пересмотрел все фильмы об апокалипсисе, перечитал все книги и сыграл во все игры, присудив абсолютное первенство Уиндему, Кристоферу и ролевой игре «Мир Гамма».[16]) В общем, картина вам ясна. Это подростковое фанатство истончило до бестелесности его шанс на первую любовь. Все вокруг переживали ужас и счастье первого свидания и первого поцелуя, Оскар же сидел на задней парте, играя в «Пещеры драконов» и наблюдая, как утекают сквозь пальцы его юные годы. Паршиво, когда у тебя нет отрочества; это все равно что оказаться запертым в шкафу на Венере ровно в тот момент, когда впервые за сотню лет над планетой восходит солнце. Добро бы еще его не интересовали девочки, как некоторых фанатов, друзей моей юности, но, увы, в Оскаре по-прежнему пылали страсти, влюблялся он легко и безумно. Его тайными привязанностями кишел весь город – главным образом, кудрявыми корпулентными девушками из тех, что даже не плюнут в сторону такого лоха, как он, но это не мешало ему о них мечтать. Его чувства – гравитационная масса, слепленная из любви, страха, тоски, желания и похоти, – устремлялись к любой и каждой девушке в округе, независимо от ее внешности, возраста или доступности, и каждый божий день его сердце разбивалось вдребезги. Самому ему казалось, что эта гравитационная масса буквально прет из него, но девушки, похоже, ничего такого не ощущали. Разве что дергали плечиком или складывали руки на груди при его приближении, и не более того. Он часто плакал из-за любви к той или иной красавице. Плакал в ванной, где его никто не мог услышать.
В иных обстоятельствах его всухую проигранные амурные подачи, может, и не стали бы комментировать, но мы-то ведем речь о доминиканском пареньке из доминиканской семьи, – предполагалось, что, обладая ядерным зарядом сексуальности, ему надлежит лапать телок безостановочно. Все отмечали в нем недостаток напористости и, будучи доминиканцами, активно обсуждали этот факт. Его дядя Рудольфо (недавно освободившийся из тюрьмы после последней и финальной отсидки и ныне проживавший в их доме на Главной улице) был особенно щедр на поучения. Слушай, паломо, голубок, надо схватить девчонку и зажать ее. Тогда все получится. Начни с дурнушек. Зажми дурнушку и не теряйся! У дяди Рудольфо имелось четверо детей от трех разных женщин, так что чувак был, несомненно, экспертом по части «зажать», и как же им повезло, что он осел в их доме.