А может такое быть, что Эрикссона без предупреждения перевели, например, на третью ступень? И он забыл всё, что было раньше? И забыл выпустить на волю своего раба. На волю выпустить, или убить, или распорядиться им более рационально.
Годы будут сменять друг друга, а он, всеми забытый, останется тут. Зарастёт бородой, как узник замка Иф. Истлеет его одежда, но кого стесняться, если никого здесь нет? Синтетический человек – не в счет. А однажды он всё-таки умрёт. Умрёт, так и не воспитав ученика, и будет наказан, в соответствии с шемоборскими правилами.
Испытание бездельем оказалось самым страшным наказанием. Одиночество – вовсе не одиноко, если тебе есть чем себя занять. Любое дело, пусть вымышленное, пусть мелкое, объединяет человека с теми (или с тем), кто, может быть, воспользуется результатами его труда – пусть со скуки, от нечего делать, но воспользуется же, и словно протянет ему руку. Теперь единственным результатом существования были иероглифы на оштукатуренной стене, которые исчезали, стоило только заснуть.
День клонился к вечеру. А может быть, ночь уже давно вступила в свои права. Или наступило утро, какое-нибудь обычное серое утро. Выйти бы хоть ненадолго на поверхность, посмотреть, какое нынче время суток, какое время года и светит ли по-прежнему это беспощадное солнце, или снег уже укрыл всю землю, дни съёжились от холода, а ночи удлинились?
– Да выйдешь ты скоро, выйдешь, – послышался за спиной знакомый сварливый голос.
Дмитрий Олегович обернулся. На стуле (неизвестно откуда появившемся) сидел Эрикссон. Нога на ногу, острый носок не знавшего грязи ботинка чертит в воздухе геометрические фигуры разной сложности.
– Вы за результатами последнего задания? – спросил бывший ученик так, словно они расстались вчера. – Я придумал пару вариантов.
– Забудь о них. Это была обманка. Твоё время вышло.
Всё-таки смерть. Это лучше, чем ещё несколько десятков лет заточения. Но ученика он всё равно не воспитал. А значит – наказание. Снова наказание, опять, сколько уже можно?
– Обучение закончено, – продолжал Эрикссон. – Осталось только сдать экзамен – и ты свободен. И я свободен.
– Куда – свободен?
– Туда! – неопределённо махнул рукой учитель. – Туда, на волю, к живым человекам. Откуда я тебя взял сюда, в этот инкубатор. Чтоб довоспитать. Ты же угрохал меня до того, как ума-разума набрался. Пришлось вот…
– Свобода? Совсем?
– Не раньше, чем сдашь экзамен.
– Пойти туда, не знаю куда, принести то, не знаю что?
– Ты ведь напросишься, – беззлобно проворчал учитель, – что пойдёшь и принесёшь как миленький.
– Извините, – непонятно за что извинился Дмитрий Олегович и присел на свою койку.
– То-то, – ухмыльнулся Эрикссон и, размахнувшись, как при игре в фрисби, бросил ему через всю комнату листок бумаги.
Ученик поймал «летающую тарелку» и вопросительно посмотрел на учителя.
– Твой экзаменационный билет, – пояснил тот. – Читай.
Дмитрий Олегович послушно развернул сложенный пополам плотный листок бумаги и прочитал отпечатанный на машинке текст:
– «Первая часть вмещает в себя всё, в том числе и вторую. Вторая зачастую бывает больше целого. Искомое названо в честь того, что названо в честь него. Впрочем, то, в честь чего оно названо, непременно отыщется внутри».
Он повертел «билет» в руках, поскрёб ногтем, даже попробовал на зуб. Никакого продолжения, никакого пояснения.
– Что это? И что мне с этим делать?
– Угадывать. Можешь начать прямо сейчас, а я послушаю. Когда найдёшь загаданное «то, не знаю что», получишь его в подарок.
– Так это загадка? Одна часть больше другой и часть названия находится внутри? Складная зубная щетка? Спичечный коробок? Давайте не будем играть в детские игры. Вы отпускаете меня? Чудесно. Я не имею к вам никаких претензий. Я был неправ. Вы благородно простили меня и сохранили мне жизнь. Этот урок я никогда не забуду. Какие ещё приличествующие случаю слова я забыл сказать? Скажу любые, только давайте без этих формальностей.
– Давайте без формальностей. У тебя в руках – экзаменационный билет. Или шифр. Или – подсказка. Времени у тебя – достаточно. Торопить не буду. Как только разгадаешь загадку, останется устный экзамен. И ты свободен.
– А может, сразу устный экзамен?
– С этим не ко мне. Когда решишь задачу, тебе откроется…
– Истина! – не удержался Дмитрий Олегович.
– И стена. И потолок. Всё, что хочешь, откроется. В конце пути тебя будет ждать один очень полезный человек. Он любое желание исполнит. Если ему правильно заговорить зубы. А это ты умеешь.
– Вы хотите сказать, что в этой тарабарщине про части целого есть какой-то смысл? Давайте я лучше… ну ещё пару недель послужу вам мальчиком для битья, чем ребусы разгадывать.
– Неделя в моём понимании – это лет примерно пятьсот по человеческим меркам. Выдержишь? Может и выдержишь. Но я тоже, знаешь, не железный. Мёртвый – но не железный. Видеть тебя больше не могу. Так что иди, мальчик, ищи. Как найдёшь – считай, самая трудная часть дела позади. А это – тебе. В подарок. Скажем – магистерская мантия. – Эрикссон вытянул из рукава своей неизменной клетчатой рубашки элегантное пальто цвета туманного питерского утра. – Наступил октябрь, а тебе и на улицу выйти не в чем. Такси будет у ворот через десять минут. Негоже почти специалисту ехать в город на маршрутке.
– Значит, искомое, – Дмитрий Олегович щёлкнул пальцем по «экзаменационному билету», – находится там, в городе?
Не обращая внимания на его вопрос, Эрикссон поднялся на ноги, потянулся, сложил стул пополам, ещё раз пополам и ещё раз, спрятал его в карман и исчез.
Щёлкнула и отворилась дверь камеры. Вошел синтетический человек с подносом, уставленным лакомствами.
«Даже если отравит, – приступая к трапезе, подумал Дмитрий Олегович, – я не в обиде».
Он взял в руку помидор, фаршированный яйцом, в свою очередь тоже чем-то фаршированным.
– Первая часть вмещает в себя вторую, – пробормотал он, откусывая чуть не половину сложного лакомства. И, прожевав, добавил; – А я вмещу в себя всё!
До начала традиционной летучки в кабинете Даниила Юрьевича оставалось ещё около десяти минут, а собрались все, даже Шурик примчался. Да вдобавок принёс с собой последний номер журнала «Невские перспективы», прославивший в веках их с Виталиком анонимное народное творчество.
Всё дело в том, что два этих шалопая взяли за привычку теряться в родном районе – неподалёку от домика Тринадцатой редакции. Идёт, допустим, Шурик (или Виталик) по переулку. Сворачивает во двор, видит улицу, шагает по ней, а тут ещё один двор… Раз, два, три – заблудился. Где я? Кто я? Зачем я? И главное – почему опять я?
Словом, решили парни облегчить себе жизнь. Заперлись в субботу в кабинете Виталика, с особого разрешения Цианида. Наделали указателей из гнилой фанеры, которую соседи вынесли на помойку. Написали на указателях слова – масляной краской, которую строители других соседей тоже вынесли на помойку. Установили указатели в самых опасных с точки зрения блуждания местах. Для конспирации написали на них следующее: «Невский проспект» (и стрелочка в сторону Невского), «Исаакиевский собор» (и на собор направление) и так далее. Перечислили все достопримечательности, ничего не перепутали, спасибо яндекс-картам. А путь к родному офису обозначили скромным словосочетанием «Следующий указатель». Украсили под покровом ночи дворы и скверики. И тут же перестали ходить по дворам, заворачивать в переулки и теряться. Но указатели остались. Остались и привлекли внимание Миши Ёжика, который велел своим журналистам провести расследование и опросить самых выдающихся ценителей современного искусства на предмет того, что это – годное творчество или никчёмная подделка? Ценители высказались. Очень смешно они высказались; Шурик, Виталик и Лёва, передавая журнал из рук в руки, на разные голоса читали их реплики. Ценители очень старались, но все попали пальцем в небо. Но они хотя бы старались! А вот журналисты решили не стараться, расследование не провели и потому не узнали, кто и, главное, зачем установил эти указатели. Ха-ха-ха!