Ко всему прочему, это слово постоянно слетало с языка. Мне хотелось произносить его снова и снова, хотя к разгадке подобное повторение не приближало, а лишь вгоняло в трепет. Я покрывался гусиной кожей и сидел, чувствуя, как легкий озноб постепенно прибирает к рукам мое тело, а потом отпускает.
Вечером того дня, замечтавшись, я не расслышал, как господин подошел и с легким изумлением воззрился на меня. Застыв посреди коридора, я бормотал себе под нос. Оставалось надеяться, что он не слышал самих слов, а, вернее, одного единственного.
– Ганс, право слово, теперь я лучше понимаю, что ты подразумевал, когда говорил про мой отрешенный вид. Я бы поблагодарил тебя за демонстрацию, но не думаю, что это было твоей целью.
Я, кажется, покраснел и извинился, добавив, что не понимаю причин своего столь внезапного погружения в мысли. Однако Клаус фон Дирк не придал этому происшествию особого значения и лишь рассеянно кивнул. Было видно, что «Сентименталь» занимал его не меньше, чем меня.
***
Стоило книге попасть в дом, как поведение господина изменилось. Теперь он уделял внимание только лишь ей одной и не расставался с фолиантом, казалось, ни на минуту. Поля были испещрены заметками. Их не хватало, чтобы вместить все комментарии, а потому из книги торчали листы бумаги. Краем глаза мне удавалось увидеть некоторые из замечаний господина.
«Чушь!» – гласило одно, и оставалось только догадываться о негодовании Клауса фон Дирка. Наверняка губы кривились в презрительной усмешке, а рука сжимала перо со всей силы.
«Точно! Совершенно точно!» – улыбка и чувство трепета от того, как неизвестному автору удалось передать в своей формулировке то, для чего у тебя не находится слов.
«Стоит подумать…» – за этим краткими комментарием скрывался тяжкий труд, не оканчивающийся сразу, а продолжающийся еще долгое время, как и всякая мысль, которая нас занимает.
Мне же никак не удавалось разгадать загадку, которая скрывалась в книге. Я был близок, но не мог дотянуться. Вынужден признать, что даже стал не столь ревностно следить за порядком в доме – так сильно занимала меня мысль о Сентиментале.
В какой-то момент мне показалось, что я одержим. Тогда, отпросившись у господина, я отправился в церковь, надеясь там обрести покой. Но и несколько часов в молитве у алтаря не принесли мне освобождения от чарующего слова.
Клаус фон Дирк тем временем нашел себе новое развлечение. Мне совершенно случайно удалось узнать об этом, когда я отправился за продуктами во время его отсутствия.
Весна уже готовилась уступить место лету, а юноши и девушки бросались в водоворот страстей в надежде выплыть из него, держась за руки. Впрочем, большинство оказывались отброшенными друг от друга или же затянутыми в пучину.
За всеми – счастливыми и несчастными – наблюдал Клаус фон Дирк.
Увидев его на площади, всматривающегося в лица молодых людей, что общались на языке жестов и полунамеков, я собирался подойти, но, через какое-то время понял, что мое присутствие окажется нежелательным. Словно охотник, следящий за добычей, Клаус фон Дирк черной тенью держался возле стены. В глазах его полыхал азарт пополам с восторгом, а ноздри хищно раздувались. Руки беспрерывно сжимались и разжимались, будто бы он ощупывал нечто невидимое или же хотел протянуть их и схватить всех вокруг.
Мой господин был страшен и прекрасен одновременно. Мне кажется, именно так должен был выглядеть гаммельнский крысолов, перед тем как увести детей. В предвкушении и с затаенным обещанием в глазах.
Тогда я попросту подивился, решив, что это всего лишь причуда господина, однако я ошибался. Этот момент стал отправной точкой для последующих перемен. И уже через пару недель после него состоялось событие, которое показало, что жизнь более не продолжается в том же русле, что и раньше.
***
О том, что грядут перемены, стало ясно, когда Клаус фон Дирк принялся подолгу просиживать возле карт. Он подсчитывал количество переходов, составлял списки покупок и отправлял меня с разного рода поручениями. Нетрудно было догадаться, что мы готовились к путешествию. Я не знал, куда именно, но вскоре, в один из первых летних вечеров, открылось и это.
Я помню, что господин был необычайно возбуждён. Казалось, он никак не может усидеть на месте – что-то внутри заставляло его вскакивать и расхаживать по комнате. Порой он начинал грызть ногти, разговаривая при этом, но так тихо, что до меня доносилось лишь бессвязное бормотание. Занятый очисткой и протиркой колб, я, конечно же, обратил внимание на странное поведение Клауса фон Дирка, но решил, что мое участие не требуется. Однако я ошибался.
– Ганс, оставь эти стекляшки в покое, – сказал он, остановившись вдруг. – У меня есть к тебе разговор, и он, поверь, куда важнее, чем твое занятие.
Отложив протертую колбу, я подошел ближе.
– Сядь, – приказал Клаус фон Дирк. – Не могу смотреть на тебя так. Ты слишком высок для меня.
Ростом природа действительно одарила меня немалым. Я был почти на голову выше господина, который и сам мог похвастать тем, что большинство людей смотрели на него снизу вверх.
Оглядевшись, я нашел глазами только кресло, в котором обычно сидел Клаус фон Дирк. Поначалу я не хотел его занимать и решил расположиться на краю стола, но господин поморщился, стоило мне шагнуть в направлении наполовину захламленного деревянного исполина, площадью едва ли не с треть комнаты. Поняв, что от меня требуется, я аккуратно присел на кресло.
– Ганс, как ты наверняка уже догадался, я собираюсь в путешествие, – Клаус фон Дирк пристально посмотрел на меня, и я кивнул. – Не скрою, это будет дальняя дорога и, возможно, опасная. Ты – мой слуга. Человек, которому я доверяю практически так же, как самому себе. И потому я считаю, что должен спросить твоего мнения. Если ты согласен отправиться со мной, и всецело помогать мне во время странствий так же, как ты делаешь это сейчас – я буду рад. Если же нет, то ты немедленно получишь расчет и, более того, награду за те годы, что ты мне служил. Ты не раб и волен решать сам. Не скрою, из этого путешествия мы можем не вернуться.
– Я отправлюсь с вами, господин, – ответил я почти без раздумий.
– Ты слишком быстро решаешь, Ганс. Поверь, это не то дело, в котором нужна поспешность.
– У меня нет семьи, о которой следует заботиться, точно так же, как и нет близких друзей. Вы всегда были добры и справедливы ко мне, а потому я не смогу бросить вас в такой момент.
– Я рад, – Клаус фон Дирк подошел и с силой сжал мне плечо. – Я рад, что ты именно тот человек, на которого я могу положиться.
Какое-то время, может быть несколько секунд, мы простояли так, а затем господин вновь принялся нервно расхаживать по комнате. В этом жесте, которым он меня одарил, не было иронии или насмешки. Я, пожалуй, набравшись храбрости, мог бы назвать его дружеским, но, как бы то ни было, я сознавал, сколь велик Клаус фон Дирк в сравнении со мной. И все же мне кажется, что он действительно в тот момент считал меня уж если не другом, то товарищем.
Признаюсь, это была лучшая награда, на которую только я смел надеяться. Великий гений, бывший моим кумиром, позвал с собой и обрадовался, когда я согласился. Я внутренне ликовал и упивался этим моментом. Гордыня – это мой самый тяжкий грех, как я уже говорил.
– Позволено ли будет узнать, куда мы направляемся?
– Конечно, Ганс, конечно. Наш путь лежит на восток, в Багдад. Там я должен найти то, чего никак не могу обнаружить здесь. Многие мудрецы и алхимики ведут свое происхождение из тех мест, и могу заверить – там невозможно заслужить славу одними лишь разговорами.
– На восток? Но там война. И эти варвары с иной верой, – я действительно удивился. Путешествие и впрямь выглядело опасным.