Мы отошли на милю, когда я сказал:
– Остров. Ты спрашивал, будет ли он на месте. А ведь остров или есть, или его нет.
Калум долго взвешивал слова и только потом ответил:
– Туманный остров не такой, как остальные. А туман, который его окружает, не такой, как другие туманы.
Мы спускались по тропе, за сотни лет протоптанной овцами, оленями и немногими людьми.
– Его еще называют Крылатым островом – некоторые говорят, что сверху он похож на крылья бабочки. Не знаю, правда ли это. А Пилат еще шутил, мол, что есть истина?
Спускаться было сложнее, чем подниматься.
Я обдумал его слова.
– Иногда мне кажется, истина – это просто место. Мне кажется, она как город: к нему тянутся сотни дорог, тысячи троп, которые в конце концов приведут туда же. Не имеет значения, откуда ты. Если идешь к истине, ты достигнешь ее, по какому бы пути ни шел.
Калум Макиннес молча посмотрел на меня сверху вниз. А потом сказал:
– Ты ошибаешься. Истина – это пещера в Черных горах. Туда один путь, только один, он опасен и тяжел, а если выберешь неверную тропу, – умрешь в одиночестве на склоне.
Мы перевалили через гору и посмотрели вниз, на побережье. У воды виднелись селения. А прямо передо мной, по другую сторону моря, из тумана выступали высокие черные горы.
– Там твоя пещера, – сказал Калум. – В тех горах.
Это кости земли, подумал я. Но от этой мысли мне стало не по себе, и, чтобы отвлечься, я спросил:
– Сколько раз ты там бывал?
– Лишь однажды. – Калум помолчал. – Я искал пещеру весь свой шестнадцатый год, потому что слышал легенды и верил: если буду искать ее, то найду. В семнадцать я до нее добрался и вынес столько золота, сколько смог.
– Ты не испугался проклятия?
– В юности я ничего не боялся.
– И что ты сделал со своим золотом?
– Часть закопал в одному мне известном месте. Остальным заплатил за женщину, которую любил, и построил хороший дом.
Он замолчал, словно и так сказал слишком много.
На берегу не было перевозчика. Только лодчонка, в которой едва могли поместиться трое рослых мужчин, причаленная к кривому мертвому стволу, рядом – колокол.
Я позвонил в колокол, и вскоре к нам подошел какой-то толстяк.
Он сказал Калуму:
– Вам переправа будет стоить шиллинг, а за мальчика платите три пенни.
Я выпрямился. Я не столь высок, как другие мужчины, но гордости у меня не меньше, чем у них.
– Я тоже мужчина. И заплачу шиллинг.
Перевозчик смерил меня взглядом и поскреб в бороде.
– Прошу прощения! Глаза уже не те… Я отвезу вас на остров.
Я протянул ему шиллинг. Он взвесил монету в руке.
– Вы не обманули меня на девять пенсов. Большие деньги в наши трудные времена.
Вода была цвета сланца, хоть небо и синело над головами, а волны гонялись друг за другом в белых шапках. Перевозчик отвязал лодку и с грохотом протащил ее по гальке. Мы вошли в холодную воду и залезли в лодку.
Плеск весел, лодка легко заскользила вперед. Я сел ближе к лодочнику.
– Девять пенни, может, и хорошие деньги. Но я слышал о пещере в горах Туманного острова, где полно золотых монет и древних сокровищ.
Он пренебрежительно качнул головой.
Калум пристально посмотрел на меня, сжав губы так, что они побелели. Я, не обращая внимания, вновь заговорил:
– Пещера, полная золотых монет. Наследие норманнов, южан или тех, кто, говорят, был тут задолго до всех нас. Тех, кто скрылся на Западе, когда пришли люди.
– Слышал, – кивнул лодочник. – И слышал также, что на золоте лежит проклятие. Вот одно о другом и позаботилось. – Он сплюнул в море и добавил: – Ты честный человек, карлик. Вижу по твоему лицу. Не ищи пещеру, добра из этого не выйдет.
– Конечно, вы правы, – сказал я и не покривил душой.
– Ясное дело, – ответил он. – Не каждый день возишь разбойника и карлика на Туманный остров. В наших краях плохая примета вспоминать тех, кто ушел на Запад.
Остаток пути мы молчали. Море тем временем стало неспокойным, а волны били в бок лодки так сильно, что, боясь выпасть за борт, я держался за нее обеими руками.
Когда минуло, как показалось, полжизни, лодка пристала к длинному причалу из черных камней. Вокруг разбивались волны, по лицам стекали соленые брызги. На причале стоял горбун и продавал овсяные лепешки и сушеные сливы, твердые, словно каменные. Я дал ему пенни и наполнил сливами карманы кожаной куртки.
Мы ступили на Туманный остров.
Теперь я стар – во всяком случае немолод, – и все, что вижу, напоминает мне о чем-то ином, виденном прежде. Красотка с огненно-рыжей гривой напоминает мне еще сотню таких девиц и их матерей, какими они были в детстве, какими умерли. Проклятие возраста – все вокруг становится отражением чего-то другого.
Впрочем, время, проведенное на Туманном острове, который мудрые называют Крылатым, ни о чем ином мне не напоминает.
От того причала до Черных гор был день пути.
Калум Макиннес посмотрел на меня, коротышку, вполовину ниже его, и пошел широким шагом, словно проверяя, догоню ли. Он шагал по сырой земле, сплошь покрытой папоротником и вереском.
Над нами низко бежали облака, серые, белые и черные, прятались друг за друга, выглядывали и снова прятались.
Я дал ему обогнать меня, дал уйти в дождь, и Калума поглотил сырой серый туман. Тогда, и только тогда, я побежал.
Это одна из моих тайн, тех, что я не раскрыл ни единому человеку, кроме Мораг, моей жены, Джонни и Джеймса, моих сыновей, и Флоры, моей дочери (пусть тени хранят покой ее несчастной души): я умею бегать, и бегать хорошо. Если нужно, я могу бежать быстрее и дольше, чем любой мужчина обычного роста. Именно так я бежал тогда, сквозь туман и дождь, забравшись на чернокаменное взгорье, но держась ниже окоема.
Он был впереди, но очень скоро я его нагнал, все продолжая бежать. Я бежал прямо за ним, но чуть выше, и нас разделяла вершина горы. Под нами бурлил поток. Я могу бежать не останавливаясь дни напролет. Это – одна из трех моих тайн, а еще одну тайну я так и не открыл никому.
Мы заранее договорились, где станем лагерем в ту первую ночь на Туманном острове. Калум предложил провести ночь под камнем, который называется Человек и Пес, потому что, по слухам, он похож на старика и его собаку. Я достиг этого камня ранним вечером. Под камнем был шалаш, прочный и сухой, а те, кто наведывался сюда до нас, оставили дрова – палки, сучья и ветки. Я развел костер, просушился и прогрел кости. Над вереском вознесся дым.
Уже стемнело, когда Калум размашистым шагом зашел в шалаш и уставился на меня, словно не ожидая увидеть.
Я спросил:
– Что ж ты так долго, Калум Макиннес?
Он ничего не ответил, только все смотрел. Я продолжил:
– Есть форель, отваренная в горной воде, и костер, чтобы отогреть кости.
Он кивнул. Мы поели форели, для тепла выпили виски. В задней части навеса была куча бурого сушеного вереска и папоротников. Мы заснули на ней, плотно завернувшись в отсыревшие плащи.
Я проснулся среди ночи. К моему горлу прижималась холодная сталь – тупая грань, не острая.
Я спросил:
– С чего это ты решил убить меня среди ночи, Калум Макиннес? Наш путь долог, и путешествие еще не закончилось.
– Я не доверяю тебе, карлик.
– Ты должен доверять не мне, – ответил я, – а тем, кому я служу. Если уйдешь со мной, а вернешься без меня, найдутся те, кто узнает имя Калума Макиннеса и произнесет его в тени.
Холодное лезвие осталось у моего горла.
– Как ты меня обогнал?
– Я отплатил добром за зло – приготовил тебе пищу и костер. От меня трудно убежать, Калум Макиннес, и не пристало так поступать проводнику, как ты поступил сегодня. А теперь прими от моего горла железо и дай поспать.
Он ничего не ответил, но кинжал убрал. Я постарался не вздыхать и не переводить дух, надеясь, что он не слышит, как бешено колотится мое сердце. Той ночью я больше не сомкнул глаз.
На завтрак я сварил кашу и бросил в котелок сушеных слив, чтобы они размякли.
Горы были черными и серыми на фоне белого неба. Мы видели орлов, огромных, с растрепанными крыльями; орлы кружили над нами. Калум пошел не быстро и не медленно, и я делал два шага на каждый его шаг.