- Как это он мог драть тебя розгами? И как это
ты позволил?
- Но не сам же он драл. Это Симыч назначил мне пятьдесят ударов.
Якакраз снял с себялевый ботинок да так сэтим ботинком в руке и
застыл.
- Да,-свызовом сказалЗильберович, -Симыч ввелу нас телесные
наказания.Ну, конечно,я сам виноватОнпослалменя на почту отправить
издателю рукопись.А я подороге заехалвресторанчик, там приложилсяи
рукопись забыл.Акогдавозле самой почтывспомнил, вернулся, ееуже не
было.
- А что ж, она была только в единственном экземпляре? спросил я.
- Ха!сказал Зильберович. - Если б вединственном, онбы меня вообще
убил.
Ошарашенный таким сообщением, ямолчал. А потом вдруг трахнул ботинком
по лавке.
-Лео!-сказаля.Я немогу вэту дикостьповерить.Я не могу
представить,чтобы в наши дни в свободной стране такого большого,тонкого,
думающего человека, интеллектуала секли на конюшне, как крепостного. Ведь за
этимне только физическая боль, но и оскорбление человеческого достоинства.
Неужели ты даже не протестовал?
Ещекакпротестовал! - сказал Лео, волнуясь. - Ястоял передним на
коленях. Яего умолял "Симыч, говорю, - это жепервый ипоследнийраз. Я
тебе клянусь своей честью, это никогда не повторится"
- Ичтоже он?спросил я. Неужели не пожалел? Неужели егосердце не
дрогнуло?
Какже, унего дрогнет, сказал Зильберович исмахнул выкатившуюся из
левого глаза слезу.
Ятак разволновался,чтовскочилистал бегатьпопредбанникус
ботинком в руке.
- Лео! -сказал я. - Так большебыть не должно. С этим надо покончить
немедленно.Тынедолженникомупозволятьобращатьсяссобойкакс
бессловесной скотиной. Вот что, друг мой, давай одевайся, пойдем. - Я сел на
лавку и стал обратно натягивать свой ботинок. Куда пойдем? - не понял Лео.
- Не пойдем, а поедем, - сказал я. В аэропорт поедем. А оттуда махнем в
Мюнхен. Насчет денег не волнуйся, их у меня до хрена. Привезу тебя в Мюнхен,
устрою на радио "Свобода", будешь там нести какую-нибудь антисоветчину, зато
пороть тебя никто уже не посмеет.
Лео посмотрел на меня и улыбнулся печально.
-Нет, старик,какая ужтам "Свобода"!Мой долгоставатьсяздесь.
Видишь ли, Симыч, конечно, человек своенравный,но тыже знаешь, гении все
склонны кчудачествам, амыдолжны их терпеливосносить. Я знаю, знаю, -
заторопилсяон, какбыпредупреждаямое возражение. - Тебе ненравится,
когда я говорю "мы" и темсамым ставлю тебя на одну доску ссобой. Но я не
ставлю.Я понимаю, какой-то талант у тебя есть. Но тытоже долженпонять,
что между талантом и гением пропасть. Не зря же на него молится вся Россия.
- Россияна него молится? -сказаля.