Третий удар грома не на шутку сотряс землю, и Федечка обессилено повис на куртке. Из его груди вырвался вздох разочарования.
Наблюдавший из-под лопуха Гусман передразнил Алину Семеновну:
– Уой! Уой! Уой! Та-а-к мы вас ждем ве-е-ечером?
Он изобразил жеманную мину и закатил глаза. И вовремя. Не сделай он этого, не заметил бы Сороку, которая обозревала двор с высоты березы. Взгляды птицы и гусеницы пересеклись, и Гусман молнией метнулся в густую траву. Только его и видели.
Глава 2. Река-море-океан
Алина Семеновна утюжила розовую блузку. По ткани скользил Старый Утюг и изображал пароход. Уже знакомые нам разноцветные пуговки резвились в шелковых волнах. Пуговкам и Утюгу было за-ме-ча-тель-но, и только Розовая не принимала участия в веселье.
– Что-то наша девочка сегодня грустная-а-а? – улыбаясь, пропыхтел Утюг над ухом у Розовой Пуговки.
Разноцветные Пуговки наперебой затараторили:
– А она у нас влюблена! Влюблена! Влюблена…
– Прекрасно! – бороздя волны блузки, воскликнул Утюг. – О, это даже великолепно! И в кого же?
– В Федечку! В Федечку… – вновь затараторили пуговки. – Он живет в соседнем доме на домашней куртке Федора Михалыча.
– Пардон, – Утюг аккуратно объехал Зеленую Пуговку и вернулся к Розовой:
– Разве любовь – повод для грусти? Это же великолепно! Любовь—река. Нет, любовь – это море, это – океа-ан! Я до сих пор помню горячие волны любви к Жоржетте.
– Это та красивая шляпа с широкими полями? – вынырнула из шелка Зеленая Пуговка.
– Да, да, – охотно отозвался Утюг. – Когда я видел ее, то раскалялся почти добела… Давненько всё было.
– И где она сейчас? – высунула носик Голубая Пуговка.
– Сейчас она несколько старомодна и безвылазно сидит в шкафу. Я возвращаюсь к ней после работы, и мы мило проводим время, вспоминая былые годы.
– А вот нам никогда не быть вместе, – вздохнула Розовая Пуговка.
– Это почему же? – остановился было Утюг, но, спохватившись, поехал дальше.
– Мы – пуговицы. Мы с разной одежды, – ответила Розовая Пуговка.
– Вот если бы вы жили в одном шкафу, то виделись хотя бы иногда, – со знанием дела вымолвила Зеленая Пуговка.
– Почему только иногда? – уточнила Белая Пуговка.
– Да потому! – ответила Зеленая. – Блузку надевают днем, а домашнюю куртку вечером. И это называется – «мимолетные встречи».
– Я и говорю, нам не быть вместе. Для нас это невозможно, – задрожали пухлые губы Розовой Пуговки.
– Кто сказал, что невозможное – невозможно?! – разошелся Утюг. – Если бы мой кумир Петр Первый тоже так думал, он никогда бы не прорубил окно в Европу! У-у-у!!! У! У! Нет такого слова «невозможно»!
На улице уже смеркалось, лил дождь. Алина Семеновна потянулась опустить жалюзи, и разгоряченный Утюг закричал:
– Долой железный занавес! Долой преграды! Улю-лю-ю! Ту-ту-у-у!!! Пф! Пф!
Глава 3. Утомленное сердце
По листьям деревьев монотонно стучали тяжелые дождевые капли, а в кабинете сладко посапывали пуговицы на домашней куртке Федора Михайловича.
Сам Федор Михайлович танцевал на вечеринке в соседнем доме, откуда то и дело доносились обрывки шумного веселья. Ворчуну музыка досаждала, и он забился под рукав. А Свистуну, напротив, спалось сладко: под музыку он еще и подергивал ногой в такт.
Я не оговорился. Именно ногой. Со стороны не заметно, но заявляю со всей ответственностью: все предметы имеют глаза, уши, руки, ноги и даже сердце. Пусть вам не покажется странным, но Пуговицы тоже имеют все перечисленное, только стараются не демонстрировать до поры – до времени. Они прячут свои ручки-ножки за спину, и болтаются себе этакими круглыми дурачками на нитках, выполняя свою работу.
Но однажды наступает момент… Впрочем, что это я постоянно вмешиваюсь в ход повествования? Ведь читатель умен и сообразителен. Хорошо, оставляю вас наедине с историей. Тсс…
Итак, пуговицы на домашней куртке спали.
Не спалось только вихрастому Федечке да портрету знаменитого физика Эйнштейна на стене. Свет уличного фонаря падал на портрет ученого и Федечка ясно видел, как тот показывает ему язык.
– Вам смешно, да? – думал Федечка. – Вы, конечно, хотите спросить, мол, отчего это я с именем влез? А почему нет? Разве я не могу иметь имя? Разве плохо иметь имя? И Федор Михалыч имеет имя, и Алина Семеновна. Я тоже теперь с именем, надо же было неотложно представиться той прелестной Розовой Пуговке.
– Все относительно, уж поверь мне, – лукаво смотрел Эйнштейн на Федечку. – Можешь называть себя хоть Наполеоном, но относительно окружающего мира ты всего лишь пуговица.
– А относительно Розовой Пуговки?
– Пришитая вихрастая пуговица с именем.
– Прекратите! Я больше не желаю это обсуждать.
Федечка забился глубже в мягкую ткань куртки.
Со стороны соседского дома послышались чарующие звуки танго. Они смешивались с ритмом дождя и мягко вливались в комнату.
Федечка знал, как танцуют танго. Он представил себе Алину Семеновну, танцующую с Федором Михайловичем, затем воображение подсказало, что Алина Семеновна сейчас непременно в любимой розовой блузке, а дальше…
Дальше началась мука, потому что Федечку пронзила совершенно ужасная мысль: Розовая Пуговка танцует танго с Пиджачной пуговицей! О-о-о! У Федечки есть соперник! И это было невыносимо. Розовая Пуговка улыбалась удачной шутке его соперника. Ах, если бы Федечка был пуговицей со смокинга или на худой конец с клетчатой рубашки, то он бы не хуже Пиджачной пуговицы смог развеселить барышню!
Очередной взрыв смеха пронзил федечкино сердце насквозь. Федечка заскрипел зубами и перевернулся на другой бок. Но уснуть никак не удавалось. Когда до слуха вновь донеслись звуки музыки, воображени несчастного влюбленного нарисовало страшную картину.
Вот он, Федечка, в смокинге входит в залу, где Розовая Пуговка танцует с Пиджачной Пуговицей. Вот он вынимает из-за пазухи черный блестящий пистолет, стреляет в соперника и тот падает. Розовая Пуговка рыдает над телом Пиджачника. О-о-о, нет, не так. Она должна рыдать над ним, над Федечкой. Ну-ка, еще раз.
Вот он в смокинге входит в залу, где Розовая Пуговка танцует танго с Пиджачной Пуговицей. Он вынимает из-за пазухи черный блестящий пистолет, стреляет в себя и, окровавленный, падает. Розовая
Пуговка рыдает над его телом. Так! Вроде, неплохо получается. Федечке даже понравилось, и он еще раз представил эту сцену.
Вот он, убитый сам собой, падает, пистолет еще дымится, а Розовая Пуговка склоняется над его бездыханным телом и…
– Ха-ха-ха!!!
Взрыв хохота ворвался в комнату сквозь завесу дождя. Вечеринка веселилась. Гости смеялись. Уж, не над ним ли?
– О, нет! – воскликнул Федечка.
От вскрика подпрыгнул всклокоченный Свистун и сонно заморгал:
– Что ты? Ты что? Что ты?
– Боже… Кажется, я сильно влюбился, – прошептал Федечка.
Свистун зевнул, почесал живот и вновь зевнул:
– Да-а-а, такие длинные густые волосы еще поискать. Мне она тоже нравится.
– Кто? – приподнялся Федечка.
– Как кто? Та, что с обложки. А ты о ком?
– Я влюбился в Розовую Пуговку. С блузки.
Свистун присвистнул. Рядом заворочался Ворчун, приподнялся Серьезный, и Свистун закончил привычным: – Кхе-кхе…
Повисла пауза. Затем Свистун сладко потянулся и изрек:
– Угораздило же тебя.
– Угораздило, – обреченно кивнул Федечка.
– А Федечкой зачем назвался? – вступил в разговор Серьезный. – Понятно, что «Пуговица» как-то не звучит при знакомстве с дамой,
только можно было что-то и более звучное придумать.
– Точно, – подхватил Свистун. – Корнелий, скажем. Или Ювеналий.
Красиво, да? Или, на худой конец, Федор Михалыч. А то – Федечка.
– Да, несолидно как-то, – согласился Серьезный. – Пожалуй, и впрямь
влюбился по уши, коли имя невпопад придумал. Итого: влюбленные все до единого на глазах глупеют.
– Выбрось ее из головы,– посоветовал Свистун. – Нам тепло, сухо. Не то, что пуговицам с плаща. Завтра кроссворд разгадаем. Что еще нужно для счастливой жизни?