– Вот черт побери… Давай завтра проведем собрание, Измаил.
И я рассказал ему, что случилось.
– Вот так, Измаил…
Измаил повторил: «Вот так», – а затем сказал:
– Это пес тех табачников. Мы с Зией много раз пили кофе под тем платаном. Я завтра схожу туда.
Пес, должно быть, там. Если пес бешеный, то он бы до тебя покусал кого-то из них. И табачники бы давно его прикончили.
– А почему он не мог первым укусить меня, а не кого-то до меня? Почему он не может с меня начать кусаться?
– Может. Но зачем думать о самом плохом из возможного, а, братец?
Собрание вновь провели в доме у Хюсню. Дом на каменном фундаменте, некрашеный, деревянный, наверху две крохотные комнаты. На окнах – решетчатые ставни. Как всегда, гости, сняв обувь в вымощенном камнем внутреннем дворике, при свете маленькой керосиновой лампы проходят в комнату слева от входа. Я всякий раз поражаюсь чистоте этих седиров,[15] покрытых батистовыми чехлами! Сосновые доски пола, побелевшие, как смола, оттого что их неустанно моют, трут и скоблят, еще не просохли. Пахнет мокрым полом, туалетным мылом – кажется, такое мыло с запахом лаванды производят в Эдирне. В соседней комнате плачет шестимесячная дочь Хюсню. Собрание открыл Хюсню. Я рассказал о случившемся. Слово взял Измаил:
– Я ходил к табачникам, они говорят, пса задавил автобус.
Хюсню, как всегда, небрежно выбритый, но, как всегда, в чистой фланелевой рубахе, спросил:
– Когда задавил?
– Этим утром.
– Откуда известно, что задавил? Может, мерзавцы просто боятся, что их заставят платить штраф, боятся неприятностей. Может, они просто врут.
– Ты хочешь сказать, что собака была бешеной?
Хюсню, сделав вид, что не замечает глаз сидевшего напротив него Ахмеда, повернулся к Измаилу:
– Может быть… Ты, когда говорил с ними, сказал, что их собака укусила Ахмеда?
– Ты спятил, братец?
Молодка в белом платке, как всегда, внесла кофе. Когда она наклонялась, ее полные молока груди туго натягивали ткань свободного платья. Все присутствующие с восторженным уважением смотрели на нее.
Ахмед, громко прихлебывая кофе, пытался говорить, будто к нему все происходящее не имеет отношения:
– Значит, собака умерла от бешенства, а ее хозяева боятся, что их заставят платить штраф, и говорят, что ее задавил автобус? Может быть… Как говорит Хюсню, все может быть… Но может, собака и не была бешеной, может, на самом деле ее автобус раздавил. А меня она укусила просто так, а не потому, что бешеная, такое тоже может быть. Верно, Измаил?
– Может быть… Послушай, я только что вспомнил, что однажды она и Зию за руку укусить пыталась.
Хюсню спросил:
– С чего?
– Зия принес ей кость и играл с ней – то бросал кость, то отнимал.
Ахмед терпеливо выслушал все, о чем говорили, а потом сказал:
– Я не забирал у собаки кость. Но она могла укусить меня, как любая другая собака. Если все так, то вы можете объявить мне строгий выговор – выйдя за дверь, я нарушил дисциплину. И вопрос будет исчерпан. (Я сделал глубокий вдох, сердце колотилось все быстрее, и было очень грустно.) А если же собака подохла от бешенства? Значит, меня укусила бешеная собака, и я тоже взбешусь. (На этих словах мне захотелось рассмеяться, было в них нечто комичное, черт побери.) А чтобы не взбеситься, я должен поехать в Стамбул и сделать прививку… Главврач больницы, где лечат бешенство, знает меня…
Заговорил Хюсню:
– Мы уже решили, что ты не поедешь в Стамбул. Но из-за произошедшего это решение придется изменить. Возможно, тебе удастся съездить в Стамбул, не попавшись полиции, возможно, и врач тебя не выдаст, раз уж он – твой приятель…
Молодка в белом платке вошла, собрала кофейные чашки и вышла. Заговорил я:
– Вкратце дело обстоит таким образом. (Все уже давно поняли суть дела, но я хочу еще раз разложить все по полкам. Назло самому себе.) Есть несколько вариантов. Первый: меня ловят либо по пути в Стамбул, либо в Стамбуле врач доносит в полицию. Он не решается втайне делать прививку человеку, которого разыскивает «Суд независимости». Я не заболел бешенством. Но я попал в «Суд независимости». Это – первый из возможных вариантов… Второй: собака бешеная. Меня не поймали по пути в Стамбул. Доктор тоже повел себя молодцом. Мне сделали прививку, я не заболел бешенством, отделался благополучно. Теперь третий вариант: собака не бешеная. Но по пути в Стамбул меня схватили или врач звонит в полицию. Я, как полный кретин, попадаю в «Суд независимости». Сдаюсь по глупости. А, есть еще один вариант: собака бешеная, но я в Стамбул не поехал и прививку не сделал. Болею здесь. Так нужно мне ехать или нет?
Решение не приняли. Мне сказали: «Как хочешь, так и поступай».
Ахмед, как всегда, вышел из дома первым, Измаил, как всегда, догнал его там, откуда был слышен шум водокачки. Они шагали молча.
Когда они зажгли лампу и уже раздевались, Ахмед сказал:
– Я не еду в Стамбул.
Измаил промолчал. Лег в кровать. Ахмед наклонился к своим брюкам, которые он бросил на табурет. Я вытащил из заднего кармана пистолет и положил его на одежду Измаила, брошенную на соседний табурет.
– Пистолет я передаю тебе, Измаил.
– Почему?
– Бешенство может проявиться с вероятностью пятьдесят процентов…
– А если тебе все же попробовать съездить в Стамбул?
– Нет. Вероятность того, что собака больна бешенством, – пятьдесят процентов из ста. А доктор меня сдаст, я уверен на все сто. А еще можно попасться по дороге. Я не еду в Стамбул… Если я взбешусь, ты меня застрелишь… бросишь в эту яму… засыплешь землей… запаха никто не почувствует… (Все эти слова – «застрелишь», «бросишь», «засыплешь» и даже «запаха никто не почувствует» – я говорю Измаилу словно назло.) И так ведь никто не знает, что я живу здесь. (Улыбаюсь.) На всякий
случай я записку напишу, что наложил на себя руки от несчастной любви. (Впервые опускаюсь до таких пошлостей, черт побери.) Вот так, Измаил…
– Видит Аллах, ты сошел с ума…
– Почему сошел с ума? В чем сумасшествие? А если я брошусь на тебя и попытаюсь укусить? А?
Измаил не ответил.
– Ты умеешь стрелять из пистолета, Измаил?
– Умею.
– Ты метко стреляешь?
– Вроде бы да…
Я побродил по комнате, постоял перед шкафом, открыл и закрыл дверцу.
– Ну давай же ложись, братец.
– Завтра купи книгу по медицине и принеси сюда.
– Это еще зачем?
– Почитаем про симптомы бешенства. Насколько я знаю, за один день бешенство не проявляется… У этого дерьма есть всякие там кризисы и стадии… Прежде чем начинается бешенство и человек начнет на всех бросаться, прежде чем он завоет, брызгая слюной…
– Откуда ты взял, что человек воет, братец?
– В Стамбуле я видел один спектакль… Играл Мухсин[16]. Как там пьеса называлась… «Смотрители маяка», что ли?.. На одном маяке, ночью во время бури, один из смотрителей, кажется сын, взбесившись, кинулся на другого смотрителя, на своего отца… И вот там он выл.
– Давай, все, ложись. И потуши лампу…
– Не забудь завтра книгу…
– Хорошо, если найду…
– Что значит «если»? Найди и принеси.
– Ладно, ладно…
Той ночью насос гудел словно посреди хижины.
– Измаил…
– Что?
– Ты спишь?
– Не спится.
Из дверных щелей в темноту комнаты сочился лунный свет.
– О чем ты думаешь, Измаил?
– Ни о чем… (Между тем он думал. Но сейчас Ахмеду хочется, чтобы весь мир, и особенно Измаил, думал только о его несчастье. И парень прав. Но у Измаила на уме только его мать…)
Шестая черточка
Ахмед швырнул на кровать книгу, которую протягивал ему Измаил. Поели они молча. Когда закурили, Ахмед спросил:
– Ты заглядывал в книгу, Измаил?
– Заглядывал.
– И что – при бешенстве воют, как собаки?
– Воют.
– А что там еще пишут?
– Почитай – узнаешь.
– На сороковой день?
– Да, написано – на сороковой…
Ахмед, так и не раскрыв книгу, положил ее на свою одежду. Задул лампу. Какое-то время они молчали. Измаил спросил:
– Перед кем ты притворяешься, братец? Зажги свет да почитай…
Я зажег лампу. Почитал. Ничего нового, кроме того, что я когда-то где-то уже слышал. Сначала – головная боль, боль в суставах, слабость, затем – потеря аппетита, беспричинный страх, потом – боязнь воды, огня, потом – слюнотечение с сильным желанием кусаться, бросаться на людей, выть. На сороковой – сорок первый день – паралич…