Вот и зашевелилась всякая шушера, чувствует, что Хозяин в ярости. Видишь, сколько сразу к нам начальства набежало, вплоть до армейского. А знаешь, почему? Хотят создать впечатление, что они тоже причастны к успеху нашего батальона. Это первая, хоть и небольшая, в масштабах армии, победа, после целой серии неудач. Вспомни хотя бы гибель 163-й дивизии в декабре, потом окружение 44-й дивизии. Все они перестраховываются на тот случай, если и 44-ю дивизию уже уничтожили. Они будут доказывать, что непосредственно принимали участие в пробитии к ней коридора и не жалели для этого своих жизней. Что именно под их руководством был сбит финский заслон. А если дальше пойдёт что-то не так, то эта накипь, чтобы уменьшить досаду Сталина, постарается вместо себя найти замену для жертвоприношения. Но если они думают, что я сгожусь вместо жертвенного барана, то глубоко ошибаются. Всё это я уже проходил. Я ни разу не лез в их игрища и разборки, может быть, поэтому и сижу всё ещё в капитанах. Но живя с этими волками, я привык перестраховываться – на любую, явную глупость командования всегда беру письменный приказ. Даже и сегодня, в ответ на призывы Каневского, вынудил его написать распоряжение с требованием разработать план прямой атаки в лоб на укрепления противника всеми силами нашего батальона. Я к чему тебе, Юра, это говорю – не лезь ты, парень, в эту шакалью стаю. Они могут наобещать тебе рай на земле, но потом так подставят – до смерти не отмоешься. На их поле ты никогда не выиграешь. Ты – боевой командир, вот и будь им, не лезь в политику. Ну, хватит лирики, как говорится – ближе к делу. Там, в моём вагончике, сидят два корреспондента из центральной прессы. Приехали вместе с Клоповым. Сейчас берёшь их и отвозишь на место боя, там всё рассказываешь и показываешь. Советую приврать что-нибудь героическое.
Я изумлённо посмотрел на капитана и спросил:
– Как же я им что-то покажу? Уже сейчас почти ничего не видно, а позже совсем будет темно.
– А ты много не показывай, увидят при свете факелов разгромленный штаб, да и хватит им впечатлений по уши. Всё равно они здесь останутся до завтра. Хотят утром ещё снимки поля боя делать, поэтому скажи красноармейцам, чтобы трупы финнов и пулемёты не трогали. Я специально туда трофейщиков не пустил. Видишь, лейтенант, какая оперативность, ещё только несколько часов назад выстрелы отгремели, а уже целая стая воронов тут собралась. Но ты не волнуйся, со всей этой тыловой братией тебе дело иметь будет не нужно. В 21:00 твоя рота, вместе со второй, должна уже выступить. Завтра нужно обязательно пробиться к 44-й дивизии. Так что про сон можно забыть, тем более рядом нет ни одной деревушки, где можно переночевать в тепле. Ближайшая деревня – это Суомуссалми, вот к ней вам и требуется пробиться. В саму деревню не заходи, по данным разведки, там хорошо укреплённые позиции финнов. Штурмовать её будем утром, всем полком. Из дивизии сообщили, что на подходе батальон тяжёлых танков и гаубичный дивизион. Твоя задача – произвести разведку боем и зафиксировать огневые точки. А там, дальше, за этой деревней, уже идёт территория, занятая 44-й дивизией.
Делать было нечего, весь мой план по устранению Клопова летел в тартарары. Прямой приказ начальника штаба я не мог игнорировать и затягивать его выполнение. Я прекрасно осознавал, что судьба тысяч людей из 44-й дивизии зависит от этой ночи.
Если мы срочно не деблокируем окружённую дивизию, то уже завтра финны подтянут подкрепления и полностью закупорят эту единственную дорогу. А без подвоза боеприпасов, продовольствия и топлива дивизия продержится ещё максимум сутки. Прорваться самостоятельно, в такой мороз, по заснеженному лесу, было невозможно – это было что-то из области фантастики. Тем более когда на хвосте у тебя висят финские егеря. Даже для бойцов моего бывшего взвода двигаться по этому лесу было очень нелегко. А это были одни из самых лучших лыжников нашего батальона, и к тому же шинели у каждого были утеплены подкладкой из овчины.
Может быть, во всей 44-й дивизии и можно было набрать человек пятьсот, которые могли бы выжить в такой мороз в лесу. Но что делать с остальными тысячами людей? Что делать с ранеными и, наконец, что делать с тяжёлым вооружением, техникой и обозом? Выход был только один – тупо пробиваться по этой дороге, несмотря на потери. Именно этим дивизия и занималась уже третьи сутки. Но пока итог был плачевным: истрачен основной запас боеприпасов для орудий и положено несколько сотен красноармейцев, а удалось сбить только один небольшой заслон финнов, перед вторым дивизия намертво встала. Оставалось надеяться только на помощь остальной армии.
О ежечасных радиограммах с просьбой о помощи мне рассказал капитан Пителин. Когда он зачитал мне последнюю радиограмму 44-й дивизии, которую получил от порученца Клопова, я выпрямился, козырнул и не очень громко произнёс:
– Разрешите выполнять!
– Давай, Юра! С корреспондентами долго не возись, готовь людей и выступай. 21–00, это крайний срок, чем раньше успеешь подготовиться, тем лучше. Вторая рота оперативно подчиняется тебе, я уже им с вестовым отправил приказ. Там теперь командиром Сомов Валера, кстати, твой дружок. Помню, как весной вы с ним сидели на губе за дебош, устроенный в ресторане. Хорошо, что тогда из посетителей никто особо не пострадал, а то валили бы вы сейчас лес где-нибудь на Колыме.
– Да вы что, Борис Михалыч, вы же знаете, я водку – ни-ни. Мы с Валерой, наоборот, успокаивали выпившего посетителя, а тут патруль зашёл, ну и увезли нас в комендатуру.
– Угу, успокаивали! Зуб у гражданина выбит? Выбит. У его товарища глаз подбит? Подбит. У третьего их собутыльника одежда порвана, кучу мебели поломали. Молите бога, что они приставали к женщине, которая оказалась подругой жены комиссара гарнизона. А то – хрен бы вы отделались двумя сутками губы. Ладно, Черкасов, забыли – это всё было в той, мирной жизни, а сейчас нужно сосредоточиться на выполнении боевой задачи. Так что всё, больше я тебя не держу. Забирай корреспондентов и на санитарных санях выезжай к себе в роту. До крайнего срока выступления – тебе осталось чуть больше трёх часов.
Пителин повернулся и направился в свою теплушку, я поспешил за ним. В штабном вагончике капитан, представив меня этим двум корреспондентам, тут же выпроводил нас за дверь. Корреспонденты были в военной форме, по званию один из них был политрук, а другой младший политрук. Ребята были весёлые и разговорчивые, оба из Ленинграда. Пока ехали, они меня веселили, рассказывая последние анекдоты. Когда прибыли в расположение роты, я их, можно сказать, с сожалением передал под опеку моего комиссара Осипа Шапиро.
С Шапиро мы ещё в мою бытность комвзвода были в отличных отношениях. Когда общались друг с другом, я его называл Ося. Хотя в роте и не полагался комиссар, а только политрук, но с моей подачи это звание к нему так и прилипло. Ему это тоже очень нравилось. Он был довольно-таки необычный человек. Конечно, необычный для еврея. Душа-парень – открытый, бескорыстный, заводной и веселый. Очень любил поддать и поговорить по душам. Неравнодушен был и к женскому полу. Ко всему прочему, на этой войне показал себя бесшабашным, будто совсем презирающим пули человеком. Одним словом, он полностью не вписывался в стереотип еврея, к тому же ещё и политработника. Наедине со мной про политику он даже и не заикался. Когда же рядом появлялись чужие люди, он, как правило, в разговорах просто засыпал их лозунгами.
Когда я знакомил корреспондентов с Шапиро, подумал с некоторым весёлым злорадством: «Ну, сейчас вам Ося быстро мозги набекрень поставит. Ночью уснуть не сможете, сплошные ужасы, и кровавые сцены не дадут. А утром будете с восторгом вспоминать, как вам посчастливилось лицезреть таких невообразимых героев из выдающейся роты».