Монголы, с своими плохими фитильными ружьями, охотятся за дзеренами следующим образом. В степи, где много антилоп, охотники выкапывают небольшие ямки, на известном расстоянии одна от другой, и не показываются сюда в течение нескольких недель для того, чтобы дзерены попривыкли к этим ямкам, с первого раза всегда возбуждающим сильное подозрение осторожных животных. Затем охотники едут к приготовленному месту и залегают в ямки, а другие их товарищи, соображаясь с направлением ветра, гонят антилоп к засадкам, из которых зверей убивают шагов на 50, иногда и того менее. Загонщикам необходима большая сноровка и полное знание характера дзерена, иначе все дело пропадет даром. Так, например, никогда не следует скакать на захват стада, потому что в подобном случае антилопы всегда бросаются сами наперерез всаднику и часто убегают в противоположную сторону. Обыкновенно загонщики, заехав далеко вокруг дзеренов, направляются к ним тихонько, как будто не обращая на зверей никакого внимания, часто останавливаются, едут шагом в сторону и, подвигая мало-помалу стадо впереди себя, нагоняют его, наконец, на залегших охотников.
Другой способ охоты номадов за дзеренами состоит в том, что монгол едет в степь на смирном и приученном к делу верблюде. Заметив антилоп, охотник слезает с своего животного и, ведя его в поводу, подвигается потихоньку к зверям, стараясь спрятаться за туловищем верблюда так аккуратно, чтобы шаги приходились в такт шагам животного. Дзерены сначала настораживаются, но, видя одного только верблюда, который монотонно ступает, пощипывая траву, подпускают к себе укрытого охотника на сотню шагов и даже ближе.
К концу лета, к периоду течки, дзерены бывают очень жирны и усердно преследуются монголами из-за своего вкусного мяса, а также из-за шкур, употребляемых для зимней одежды. Впрочем, такие шубы, шерстью вверх, номады носят редко и сбывают их нашим купцам в Урге или Кяхте. Кроме охоты с ружьем, монголы добывают дзеренов особыми ловушками, сделанными из крепкой травы дырисун и имеющими форму башмака. Когда животное попадет в такой башмак ногой, он до того режет и колет, что дзерен делается сильно хром, а иногда даже и вовсе не может ходить.
Кроме человека, сильно истребляют дзеренов волки, делая на них, по словам монголов, облавы целым обществом. Наконец, между этими антилопами бывают, по временам, сильные падежи, чему я сам был свидетелем зимой 1871 года.
При следовании в Калган мы встретили дзеренов в первый раз в 350 верстах [373 км] за Ургою. Нечего и говорить, какое впечатление производили на меня и моего товарища эти стада еще не виданных нами зверей. Целые дни гонялись мы за ними, к крайнему огорчению наших монголов, принужденных волей-неволей иногда ждать нас с караваном по целым часам. Ропот наших подводчиков достиг крайней степени и утишился лишь тогда, когда мы подарили им одну из убитых антилоп.
Несмотря на все бесплодие и пустынность Гоби, дорога, по которой мы шли в Калган, была сильно оживлена чайными караванами, которые встречались нам ежедневно по нескольку десятков раз. Немного ниже я сделаю описание этих оригинальных караванов, а теперь буду продолжать о Монгольском нагорье.
Миновав после Халхи аймак монголов-суннитов, а вместе с ним и самую бесплодную часть Гоби, мы вступили снова в более плодородную степную полосу, которая на юго-востоке, подобно тому как на севере, окаймляет собой дикую и пустынную средину Монгольского нагорья.
Почва снова делается шероховатой и покрыта превосходной травой, на которой пасутся многочисленные стада, принадлежащие монголам-цахарам. Эти последние считаются пограничной стражей собственно Китая, состоят поочередно на государственной службе и разделены на восемь знамен. Район цахаров занимает в ширину верст 200, но вдоль нагорья, то есть с востока к западу, он раскинулся на протяжение почти втрое большее.
Находясь в постоянном соприкосновении с китайцами, цахары утратили в настоящее время не только характер, но даже и тип чистокровных монголов. Одежда у цахаров чисто китайская, и по наружности они ближе подходят к китайцам, имея всего чаще вытянутую или дугообразную, но не плоскую, округленную физиономию. Причиной такого изменения родного типа служат частые браки между цахарами и китаянками; от такого смешения рождаются здесь так называемые эрлидзы, т. е. двуутробные.
Хотя орошение цахарской земли все еще очень бедное, но здесь уже начинают кое-где попадаться озера, между которыми Ангули-нор достигает значительной величины. Ближе к окраине нагорья изредка встречаются даже небольшие речки, и здесь впервые является культура и оседлая жизнь. Китайские деревни и обработанные поля ясно говорят путешественнику, что он оставил уже за собой дикую пустыню и вступает в страну, более приветную для человека.
Наконец, далеко впереди на горизонте показываются неясные очертания того хребта, который служит резкой границей между высоким, холодным нагорьем Монголии и теплыми равнинами собственно Китая. Этот хребет носит вполне альпийский характер. Крутые боковые скаты, глубокие ущелья и пропасти, остроконечные вершины, иногда увенчанные отвесными скалами, наконец, вид бесплодия и дикости – вот общий характер этих гор, по главному гребню которых тянется знаменитая Великая стена. В то же время описываемый хребет, подобно многим другим горам внутренней Азии, окаймляющим с одной стороны высокое плато, а с другой – более низкие равнины, вовсе не имеет подъема со стороны нагорья. До последнего шага путешественник идет между холмами волнистого плато, а затем перед его глазами вдруг раскрывается удивительнейшая панорама. Внизу, под ногами очарованного зрителя, встают, словно в причудливом сне, целые гряды высоких гор, отвесных скал, пропастей и ущелий, прихотливо перепутанных между собой, а за ними расстилаются густонаселенные долины, по которым серебристой змеей вьются многочисленные речки. Контраст между тем, что осталось позади, и тем, что лежит впереди, поразительный. Не менее велика и перемена климата. До сих пор, во все время нашего перехода через Монгольское нагорье, день в день стояли морозы, доходившие до –37 °C и постоянно сопровождаемые сильными северо-западными ветрами, хотя снегу было вообще очень мало, а местами он и вовсе не покрывал землю. Теперь, с каждым шагом спуска через окраинный хребет, мы чувствовали, как делалось теплее, и, наконец, прибыв в город Калган, встретили, несмотря на конец декабря, совершенно весеннюю погоду. Такова климатическая перемена на расстоянии всего 25 верст [27 км], лежащих между названным городом и высшей точкой спуска с нагорья. Эта последняя имеет 5400 футов [1646 м] абсолютной высоты, между тем как город Калган, расположенный при выходе из окраинного хребта в равнину, поднимается лишь на 2800 футов [858 м] над морским уровнем[24].
Этот город, называемый китайцами Чжан-цзя-коу, запирает собой проход через Великую стену и составляет важный пункт торговли Китая с Монголией[25]. В Калгане считается до 70 тысяч жителей, исключительно китайцев, между которыми много магометан, известных в Китае под общим именем «хой-хой». Здесь же живут два протестантских миссионера и несколько наших купцов, занимающихся транспортировкой чая через Монголию в Кяхту.
Хотя в последнее время, вследствие усиления морской перевозки, сухопутный транзит чая через Монголию значительно уменьшился, но, по словам наших купцов, ежегодно еще отправляется из Калгана в Ургу и Кяхту до 200 тысяч ящиков, каждый весом около трех пудов. Чай этот доставляется в Калган из плантаций возле города Ханькоу[26], частью сухопутно, частью на европейских пароходах до Тянь-дзина; затем половина его передается на руки нашим купцам для дальнейшей отправки, а другая препровождается в Кяхту или Ургу самими же китайцами. Подводчиками служат монголы, которые от подобной перевозки зарабатывают большие деньги. Извоз производится только осенью, зимой и самой ранней весной (до апреля), летом же все верблюды отпускаются в степь на поправку, линяют и запасаются силами для новой работы.