Я тоже умираю гордо и красиво, как ваши герои!»
В красноватых лучах закатного солнца оголенные ветви вяза казались обагренными кровью. И темные трещины ствола, покрытые бурыми пятнами, добавляли живого в восприятии увиденного. Я рассматриваю разломы, дорисовываю в голове сапоги солдат, прожженные брюки. В изгибе ветвей вижу красивые сильные руки. Вот у этого богатыря нос крупный, лицо грубоватое, мужественное, хотя рот мучительно приоткрыт. А у другого – плотно сжат. Глаз не видно под сеткой прилипших трещин-волос….
Вспомнила деда Яшу. Слезы навернулись. Он тоже был героем, простым, каких много. Стряхнула с себя грусть воспоминаний. Отец тоже воевал. Попрошу его рассказать про войну. Вернулась в хату. На кухне сидел дядя Александр из Луганска. Проездом на денек заскочил повидаться с нашей семьей. С незнакомыми людьми мне всегда проще разговаривать, и я с порога спросила:
– Дядя Саша, что на войне самое страшное?
Он вдруг потемнел лицом и как-то очень быстро, не задумываясь, ответил:
– Своих расстреливать.
И осекся, испуганно взглянув на друга. Я даже присела, так жутко в тишине прозвучали эти слова. Отец не среагировал, видно далеко ушел мыслями. Потом медленно, будто вынимая из глубины души огромную тяжесть, промолвил:
– Исполнять глупые приказы. Видеть, как сотни людей гибнут, и не иметь возможности помочь.
– Тут ты не прав, – мягко сказал дядя Александр, – тем, кто наверху, виднее было. Ты знал ситуацию конкретную, а они задачу всей дивизии решали. Может без той высотки, на которой ты положил своих товарищей, не было бы победы на всей линии фронта?
– Ты был рядовым, а я в ответе за них ….
Только и сказал. Но осуждающе.
На кухне воцарилось долгое молчание. Я потихоньку ушла в зал. Разложила карандаши на столе, и села рисовать войну: сквозь черное задымленное небо проглядывают лучики солнца и клочки голубого неба, горящие дома у горизонта, а внизу на ярко-зеленой траве бегут ноги в огромных, грязных, грубых немецких ботинках. Подошвы ботинок в огне. И почему дядя Андрей считает, что не воевавшие не поймут ужасов войны? Я же понимаю слезы бабушки по погибшему сыну. Видела сгоревшие, и до сих пор не отстроенные, дома. Я все понимаю и все помню.
ХОДИЛИМЫПОХОДАМИ
Подговорила я Колю сбегать в лог, послушать рассказы бывалых солдат.
А он еще двоюродного брата Вовку с собой позвал. Подошли мы тихо и стали скромненько в сторонке, только ушки навострили.
На бревнах и стульях сидели в основном «нашенские» мужчины. Гостей было только трое: Инна Владимировна Бабина, которую мы вчера видели около сельсовета и двое очень привлекательных офицеров.
– …Мыло со спиртом помните? Хорошо согревало руки зимой! – говорил тракторист дядя Ваня с улицы Нижняя.
– У нас «жим-жим» его называли. Некоторые солдаты умудрялись из него жидкость выжимать и пить. Везде чудаков хватало! – рассмеялся приезжий чернобровый красавец, которого называли Валерьяном Ивановичем, и тут же спросил с некоторой грустинкой: «А куриной слепотой страдали?»
– Еще бы! После захода солнца целые дивизии становились слепыми на период темноты. Нехватка витаминов. Ничего! Приспособились. Отвар хвои пили. Через три дня болезнь как рукой снимало. В первую военную зиму от нее крепко доставалось. Потом наладилось питание.
– Я свой первый бой никогда не забуду. Немцы на нас два танка и триста автоматов направили. А мы с винтовками. Выручили вы тогда, привели танкиста. Глядим, выползает махина с огромной пушкой сто двадцать второго калибра! Сразу духом воспряли, и погнали гадов! – поведал сосед дяди Вани, маленький жилистый мужчина с усталым озабоченным лицом, с уважением глядя на бывшего командира.
От нахлынувшего волнения его лоб покрылся испариной. Искалеченная рука нервно задергалась.