– Мы свежее молоко сдаем на завод, а масло нам достается только бракованное?
– И за гречкой в город ездим, и за сахаром тоже, – зашумели школьники с задних рядов.
Директор удивился:
– Надо гордиться своим селом, заводом, а вы возмущаетесь! Странное у вас воспитание.
Подавленные и недовольные мы замолчали.
– Вы масло дома делаете. У вас у всех есть в хозяйстве корова. А городской где возьмет? Совести у вас нет, – закончил директор строго.
– А много мы его видим, масла-то? Сама его делаю, но только один раз за лето. Бабушка соберет четверть сметаны, а потом я кладу ее на колени и трясу. Получается кусок примерно с килограмм.
– А ты не ленись, чаще тряси, – пошутил директор.
– Чего трясти? – взорвалась я. – Я же каждое утро ношу молоко в «государство».
– Нам же по весне из сельсовета в каждый дом разнарядку приносят на молоко, яйца, шерсть и многое другое. Вам на станцию не присылают, хотя у всех во дворах скотина! Раньше у некоторых селян по две коровы было, так запретили. У нас в прошлом году корова двумя бычками отелилась, так сразу потребовали одного в колхоз сдать. А сена вольного не дают. Сколько травы в лесу пропадает?! Люди на болотах по кочкам траву все лето сшибают. Сосед накосил в лесу своим козам, так председатель лично на лошади подъехал и забрал сено, да еще пригрозил тюрьмой. А молоко давай! Из воздуха оно, что ли делается? – сердито закончила тираду Володя Стародумцев.
Директор развел руками:
– Ребята, это не ко мне. Я проблемы своего завода решаю. Рабочие мною довольны.
– Мы понимаем, что вы не причем. Обидно за сельских. Вроде не родные для государства, – не сдержался Эдик Набойченко.
– Со временем и у вас все наладится, – попытался успокоить нас директор, и скрылся в цеху.
Возвращались домой молча.
СТАРЫЕ ФОТОГРАФИИ
Люблю рассматривать фотографии в альбоме. Вот довоенные. Мать с группой студентов. На доске написано «отличники». А на этой – молодые красивые моряки. На обороте дата – тысяча девятьсот сорок второй год.
– Они живы? – спрашиваю у матери.
– Из этих один наш отец домой вернулся.
– И вообще никто-никто из друзей не выжил? – испугалась я.
– Почему же? Вот Аркадий Никитович. Он недавно приезжал к нам в гости из города Энгельса. А этот в штатском – Борис Михайлович. Врачом работает.
– А почему наш отец теперь не военный? Ему форма идет.
– Гражданский он человек. Война заставила погоны одеть.
– А почему в альбоме фотографии выпускников школы с сорок шестого года начинаются?
– Отец школу после войны принял.
– Какие первые выпускники старые, совсем как тети и дяди! – удивилась я.
– Во время войны учиться не было возможности, школу они заканчивали уже взрослыми.
– А эти молодые, но тоже очень серьезные.
– Это выпускники семилетки пятьдесят второго года. Им по четырнадцать лет. И войну, и разруху в детстве захватили.
– Почему десятиклассников мало в классе?
– Многие не имели возможности учиться. Семьи кормить приходилось. По закону в четырнадцать лет человек уже взрослым считается. Но, самых способных, мы старались удержать в школе, – объяснила мне мать.
Я вздрогнула. С фотографии на меня смотрели глаза любимой подруги Лили из городского детдома.
– Кто она? Лицо этой девочки мне давно знакомо, – непроизвольно вырвалось у меня.
– Она с Нижней улицы. Всю жизнь здесь живет. Похожие люди встречаются часто. Их двойниками называют, – пояснила мать.
На диван присела бабушка.
– Вот я в молодости с моей подругой детства, – указала она на двух красивых скромных девушек в странных высоких ботинках, зашнурованных до колен.
Тут же я увидела на фото мужчину без руки, сразу вспомнила инвалидов войны на каталках и спросила бабушку:
– Почему в деревне нет нищих? В городе их много. Среди них даже женщины попадаются.
– В деревне зимой им не прокормиться.