Я не поняла в чем дело, но на всякий случай кинулась к своему портфелю.
– Где ты сейчас должна находиться? Кто позволил тебе остаться после занятия? – кричала мать так, будто я совершила страшное преступление.
Кто-то из девочек, пытаясь защитить меня, промямлил: «Мы только на пять минут».
Я выскочила из класса. Мать за мной. Я с ревом пересекала двор и уже не слушала, что она кричала мне в след. Обида трясла, я захлебывалась слезами. За что? Почему я не могу, как другие дети жить обычной детской жизнью? Зачем мать следит за каждым моим шагом? Как дикая коза перемахнула штакетник и ров, отделяющий школьный двор от огородов, и упала в траву, надрываясь непониманием, и жалостью к себе. Зачем ругает перед детьми? Я рабыня? Может, я сказала при детях что-то плохое, лишнее? Но я же в основном молчу, говорю только по делу? Чего ей от меня надо? Как я должна вести себя, чтобы не вызывать ее гнева? Я же так стараюсь! Господи, за что мне такое? Говорят, дети, когда умирают, становятся ангелами, потому что безгрешны. В чем моя вина, мой грех? В лесном детдоме все дети страдали одинаково. А тут я одна такая. Дед, зачем ты умер, зачем меня бросил?
Неужели мать не могла вежливо вызвать из класса и поругать дома, если так уж надо? Что ребята подумают про мое положение в семье, как они поймут такое, если я сама всего не возьму в толк? Что с ней приключилось? Перед занятием кружка она весело разговаривала с учениками своего класса. Они шутили, смеялись. Ничто не предвещало грозы. Чем я вывела ее из равновесия? Она ненавидит меня? Учит меня, но с таким раздражением, будто хомут непосильный повесила на шею, и хочет, но не может его сбросить. Я не просила меня брать! Отдала бы в детдом и не мучилась. Я каждую минуту напоминаю ей, что чужая, и этим раздражаю? И отец злится. Но он выдержанный, а она нервная? Так причем здесь я?
Рукавом вытерла мокрый от слез портфель и, сжав зубы, побрела домой…».
Не опоздать бы и сегодня. Может мать не заметит, что я немного задержалась?
Я МОГУ
На уроке труда мы должны научиться шить плавки и рукавички. Анна Васильевна предложила всем детям изготовить их (пусть даже из старой материи), не на куклу, а для себя. Бабушка долго рылась в сундуке, выбирая такой новый лоскут, чтобы после кроя плавок получилось меньше отходов. А на рукавицы дала кусок от старой солдатской шинели. Потом поохала, достала из-за печки довоенное, зеленое пальто матери и отрезала часть полы. «Двойные сошьешь. Теплые и мягкие будут», – объяснила она.
На уроке мы обмерили друг друга и взялись за работу. Самое трудное – вырезать и пришить косые бейки к плавкам так, чтобы ткань не морщила. Мне не хватило материи на отделку, и Анна Васильевна дала свои обрезки красного цвета. Они как раз подошли к моему белому полю с красными цветами.
С рукавицами проблем не было. Края ткани мы обметывали толстыми цветными нитками не в тон ткани. Для красоты. Анна Ивановна подумала, что я собираюсь шить двое рукавиц. А когда я объяснила, что одни, но с подкладкой, она вдруг на весь класс сказала: «Какая ты у нас хозяйственная!»
Тут все стали показывать учительнице свои изделия, и я не успела объяснить, что это моя бабушка – молодец, что она придумала про подкладку. Я сидела, опустив голову, и переживала из-за незаслуженной похвалы. Анна Ивановна подошла ко мне проверить работу.
– Ты чего такая понурая? Ошиблась? Рукавичку наизнанку выкроила?
– Нет. Я правильно сообразила. Но сама бы не догадаласьс подкладкой шить. Бабушка посоветовала, – сквозь слезы пробормотала я, не переставая смущенно теребить в руках обрезки ткани.
– Вот и молодец, что всему классу рассказала, – улыбнулась учительница.
Я сразу успокоилась. Тут встала Валя Кискина и попросила разрешения вставить резинку, чтобы рукавички не соскакивали.