Понимаю. Успокаиваю: «Для докторов все люди на одно лицо, мы только болячки видим».Задираю подол. А она утюг нагрела и приложила на больное место. Я ее живо на телегу, и в больницу. Операцию сделал. Жива осталась...
Тяжко умирают от заражения крови. На моем веку таких три случая было. Привозили поздно, когда уже судороги начинались. Особенно жалко мальчонку. С дерева спрыгнул на сучок… и господь прибрал. До сих пор, как вспомню, душа болит о нем.
Бандитов в войну перевозил. Так этим хоть бы что! Передерутся с поножовщиной, потом берут иголку с обычной ниткой и зашивают друг друга без наркоза, без водки то есть. А кто и сам себя штопает. И ни одна зараза их не брала!Один на спор с моей шинели пуговицы срезал и при мне тут же себе на голую грудь пришил. Мне жутко, мороз дерет по коже, а они хохочут. Страху натерпелся с ними, хотя они с большим уважением относились ко мне и к моей профессии. Ни разу не тронули. Двадцать пять лет меж них работать пришлось. Они, конечно, тоже люди, хоть и пропащие. И у каждого своя судьба. С одним подружился очень. Душевный был человек. Жену из ревности убил, а потом всю жизнь страдал, винился. Молодой был, глупый. Потомфилософом стал, понял, что права не имел на чужую жизнь покушаться. Руки золотые, голова удивительно умная! А вот один разчерт попутал, и вся жизнь кувырком пошла. Вот этот дубовый шкаф он мне на память о нашей дружбе сделал. Три года доски по специальному рецепту готовил, и резьба – его рук дело. Да … всякое в жизни повидал за пятьдесят лет работы, – бормотал дед, засыпая.
А я еще долго сидела у его кровати и почему-то вспоминала бабушку Дуню и дедушку Панько.
ДРУГ ДЕДА
Около рынка много киосков. Один из них пестрит открытками.
– Папа, купите одну, пожалуйста, – попросила я.
Дед быстрым взглядом окинул витрину и подал ту, на которой, взявшись за руки, на фоне числа «300», написанного крупными красными цифрами, кружком стояли красивые девушки.
– Зачем здесь написано «300»? – спрашиваю.
– Триста лет нашей дружбе с украинским народом, – отвечает дед.
– А почему девушки в разных платьях?
– Их – шестнадцать, по числу республик. Этот памятник – символ единения разных народов нашей страны.
– И мы со всеми дружим?
– Конечно, – улыбнулся дед.
Я сразу представила себе лесной детдом, где все дети жили дружно. «Хорошая у нас страна», – порадовалась я, прижимая открытку к груди.
Около другого киоска к деду подошла очень красивая, но беспокойная женщина. У нее тонкие, высокие брови, крупные карие глаза. Но сетка мелких морщин на лице и дряблая кожа шеи выдавали ее возраст. Размахивая руками, женщина начала громко и бессвязноо чем-то рассказывать деду. Потомстала плакать и смеяться одновременно. Мне сделалось не по себе. Даже холодок пробежал между лопаток. Я испуганно спряталась за деда. А он тихим голосом успокаивал женщину и осторожно гладил по длинным, взлохмаченным светлым волосам. Тут подошла согнутая старушка и увела с собой странную женщину.
Дед был расстроен встречей. Он молчал и только изредка рассеянно кивал приветствовавшим его людям.
– Папа, отчего тетя такая? – осторожно спросила я.
–Весной муж вернулсяиз заключения, а через два месяца умер. Она умом и тронулась. Пятнадцать лет ждала.
– Зачем ждала? Раз он был в тюрьме, – значит плохой.
Дед тихо заговорил:
– Дружили мы семьями. Георгий был главврачем в нашей больнице. В тот год пригласил нас его заместительвместе отметить Новый год.Первый тост был, естественно, за Сталина. А мой друг извинился: «Дорогие друзья, язва у меня открылась, не смогу сегодня с вами бокалом звенеть. Курс лечения закончу, тогда и «вздрогнем». А вскоре заместитель сел в кресло начальника, а мой друг – на пятнадцать лет с конфискацией.