Но чем больше слышала о «пакостях» жизни, тем грустнее и тоскливее, становилось у меня на душе, возникало тягостное впечатление о взрослой жизни.
Странно, я с Олей хожу в один суд, слушаю одни и те же речи, но когда мы сидим на лавочке у дома и она обо всемрассказывает соседкам, то получается, будто мы присутствовали с ней в разных местах. Меня беспокоит судьба людей, волнует трагедия их жизни, а она находит в каждой истории какие-то гадкие, не понятныеподробности. Я поделилась своим непониманием с Валей. Она засмеялась:
– Папа дал одному знакомому почитать биографию Карла Маркса для расширения кругозора, а потом спросил, что ему понравилось в этой книге? Товарищ ответил: «Оказывается, Маркс успешно ухаживал задевушками!» Зря тетя Оля водит тебя в суд.
Но еще противнее мне бывает, когда некоторые женщины начинают пересказывать и подробно обсуждать где-то услышанные имипошлые бесстыдные истории. Мне совестно, а они совсем не стесняются, употребляют фразы, от которых меня коробити в буквальном смысле тошнит. Сидеть на лавочке для меня сталобожьим наказанием. Наконец, я не выдержала и дала честное Ленинское, что не буду шалить и вообще стану самой послушной, если мне позволят оставаться дома. Оля милостиво согласилась.
Как же ялегко себя почувствовала!
КРЕСТНИК
Мои друзья сидят на крыльце второго подъезда и заворожено слушают седого, нестарого человека. Подхожу ближе, прислушиваюсь.
– Бегу на работу, ног под собой не чувствую. Опаздываю. Жена в тот день заболела. Поутру пока до ума довел троих детей, чуть мозгами не сдвинулся. Меньшого – на горшок сажаю, старшего – в школу собираю, дочурку завтракать заставляю.А она то ложку уронит, то в кашу рукой залезет.Малец штанишки забыл снять. Стоит, трясет мокрой мошной, орет во все горло… Детейстрасть как люблю, но ведь деньги зарабатывал в семье я один…. Так вот, бегу, спотыкаюсь о гравий, ноги запутываются в широких штанинах. Они полощутся на ветру на моих тощих ногах, как флаги на древках. Уж совсем близко моя контора. Вдруг до моего чуткого на детский плач уха донесся глухой, сдавленный крик грудничка. Звук слышу, а до мозгов не доходит, что бы он мог означать.Все мысли о работе.Все же остановился, прислушался и побежал в дом, откуда доносились беспокоившие меня звуки. Лето было. Окно во дворе со стороны садика оказалось открытым. Впрыгнул я одним махом в комнату и пошел на крик. В углу спальни под потолком на толстых шнурах висела деревянная, самодельная колыбелька-лодочка. Под ее донышком трепыхалось тельце младенца. Я быстро выкинул тряпье из люльки, увеличил дыру в прогнившем дне и осторожно высвободил головку ре-бенка. Потом осмотрел расцарапанную шейку мальчика, пощупал позвон-ки ирастер посиневшее тельце. Когда дыхание восстановилось, завернул его в пеленку. Измученный малыш «вырубился» мигом, продолжая во сне вздрагивать и вскрикивать. В это время в комнату влетела мамаша с продуктами. Увидев чужака с ребенком на руках, конечно, остолбенела. Ярким образным языкомотхлестала меня, выхватила сыночка, положила на кровать и стала теснитьядреным грудастым телом к выходу, попутно прихватив утюг, стоявший на столике у кровати. Я, не дожидаясь ее более решительных действий, выскочил через окно, так как оно располагалось ближе, чем дверь. На работу, конечно, опоздал. Мне даже не дали возможности объяснить ситуацию: «Идите работать. На собрании рассмотрим ваше поведение». До войны это было. Работал я тогда младшим бухгалтером. И хотя боялся выговора, и понимал, что могутне поверить в столь странную историю, на душе было радостно: спас мальчонку. Выговор получил. Не строгий, по первому разу. А как-то прихожу с работы домой, а у нас в гостях та самая дородная мамаша. Жена моячаем ее потчует. Бросилась гостья мне на шею и давай целовать. Еле отбился.