Я решил поиграть с девочкой в игру, в которой я попеременно – то защищал всемирный разум, то – нападал на него.
И не ошибся – девчоночный дух противоречия заставил ее включиться в эту игру.
Причем первой:
– Так вы не верите в то, что высший разум существует? – уточнила она.
– Нет, – ответил я, но отыгрался:
– Впрочем, я не верю даже в то, что существует высший маразм.
После это пришла моя очередь порассуждать:
– Девочка, Божий разум не неприкасаемый заповедник.
Он должен эксплуатироваться в хозяйственных целях, – сказал я, сам не понимая – зачем. И получил в ответ то, что должно было быть сказано не девушкой, а мной самим:
– Нечего, Петр Александрович, валить на Бога наш собственный идиотизм.
Мы не менялись мыслями.
Просто наши мысли игрались в салочки.
Она постоянно что-то отчебучивала, вынуждая в ответ становиться отчебучивателем меня:
– Впрочем – у каждого свой бог, – добавил я, тут же продемонстрировав, что если мой разум может отправиться в самоволку, то моя глупость – всегда на посту.
– Это что же – богов столько же, сколько и людей? – усмехнулась Злата в ответ.
И я не успел ответить ей, что богов всегда больше, чем людей – на каждого человека богов приходится по нескольку.
Каждый раз каждый бог зависит от цели человека…
…Как-то я спросил своего друга художника Андрея Каверина:
– Я до сих пор не пойму: для чего Бог насоздавал столько богов? – И Андрей ответил мне вопросом на вопрос:
– А для чего Бог насоздавал столько людей – ты понимаешь?..
…Злата тут же перехватила инициативу утверждений:
– Бог говорит, что нужно любить всех людей, независимо от того – хорошие они или плохие. – Я увидел, как ее мысли работают локтями между моих слов, и слегка, не больше чем на чайную ложку, улыбнулся:
– Может, давая такой завет, Бог хотел проверить то, какими глупцами могут стать потомки Адама и Евы?
А может, Бог просто пошутил, а мы не поняли юмора?
После этого наступила моя очередь говорить ерунду:
– Люди могут успокоить свою совесть, обратившись за прощением к Богу, – проговорил я; и девушка прищурила глазки:
– Христос для честных, а не для всех подряд.
Если люди обращаются за прощением к Богу, значит – сами себе они все уже простили?
Вообще-то, если Бог займется таким бесконечным делом, как прощение людям того, что люди считают своими грехами, а иногда и того, что люди называют своими добродетелями, безработица Богу не грозит.
Так что тут уж мне ничего не оставалось, как согласиться с ее доводами:
– Люди – разные.
Одни думают, что Бога нужно бояться; другие – понимают, что Его нужно любить.
– Бог объединяет людей, – высказала Злата не свою мысль; и мне ничего не оставалось, как не согласиться:
– Почему же тогда религии – разъединяют?
– Петр Александрович, а вы сами-то в церковь молиться не про себя, а вслух ходите? – спросила Злата, состроив личико девочки-стервочки.
– Бог не глухой, – ответил я. – Если человеку необходимо молиться вслух, значит, он молится не Богу, а себе.
– А вы хоть одну молитву наизусть знаете? – не угомонилась она одним вопросом о молитвах; и мне пришлось напрячься не понарошку:
– Я считаю, что к Богу нужно обращаться творчески – своими словами.
В заученных молитвах нет творчества.
– А дети? Откуда они, по-вашему, берутся? – Злата продемонстрировала, что умеет переключаться не хуже штепселя.
– Не знаю, откуда берутся дети, – соврал я.
Соврал потому, что не знал всего лишь того, откуда берутся взрослые.
И без всякой паузы – помощницы нормализации мыслей, я зачем-то прибавил:
– Но детей дает Бог. – Если бы я знал, на какой ответ нарвусь, не знаю, сказал бы я то, что сказал.
Злата состроила такую мордочку, что ее можно было демонстрировать на ярмарке:
– Да?
Так значит, по-вашему, алименты нужно брать не с вас, мужиков, а с РПЦ?
– Впрочем, – прибавила Злата тут же, – про первородный грех я что-то слышала.
Церковная бредятина насчет того, что я появился на свет только потому, что мои родители согрешили, издавна вызывала у меня неприятие; а здравый смысл и знакомство, пусть даже шапочное, с дарвинизмом, фрейдизмом и генетикой только укрепляли мой персональный атеизм.
Хотя и вызывало неподдельное удивление в отсутствии атеизма коллективного.
Но я не мог предъявлять такие же требования к коллективному слабоумию, которые я предъявлял к своему собственному здравому смыслу.
Секс может назвать грехом только тот, кто ни разу им не занимался.
И выбор между мнимым грехом и истинным удовольствием любой разумный человек делает в пользу второго…
…Однажды я сказал своей приятельнице, журналистке Анастасии, с которой мы поехали в подмосковный дом отдыха:
– Нас двое.
Мы – как Адам и Ева в раю. – И Анастасия усмехнулась:
– Знаю я вас – мужиков, – И когда увидела, что я не понял ее комментарий, пояснила:
– Вы ведь думаете, что, если бы у Адама было бы побольше лишних ребер – в раю действительно наступил бы рай.
– Хотя… – собрался вяло возразить я. Но Анастасия избавила меня от возможности сказать глупость:
– Петька, ты никогда не задумывался о том, что эволюция сделала этот процесс, процесс размножения, таким приятным потому, что он нужен эволюции. – И мне удалось промолчать.
Не говорить же мне было очевидное; то, что, видимо, эволюция – христианства не предполагала…
…Понимая никчемность слов, я не стал испытывать девочку на здравомыслие и сразу перешел к кчемности – к праотцам и праматерям.
И я встал на защиту прародителей:
– Если бы Адам и Ева не согрешили, людей на земле не было бы.
А потом не дал девочке перехватить инициативу, начав проповедовать старое:
– Злата, Бог дает людям возможность выбирать между хорошим и плохим, – сказал я ерунду – такое впечатление, что, кроме Бога, некому предоставить нам такой выбор.
Моя соседка-барменша предоставляет мне этот выбор каждый раз, когда ей заняться нечем.
Впрочем, это уже выбор не между хорошим и плохим, а между хорошим и очень хорошим.
– Что? – переспросила Злата, видя, что я задумался.
– Бог предоставляет людям выбор между тем, что хорошо и плохо.
– А зачем Бог создал «плохо»? – ответила девочка, глядя мне в глаза.
И я, впервые в жизни, задумался над тем, что составляло смысл этого ее вопроса.
Когда мне говорят, что Библия – единственная книга, из которой люди могут узнать о том, что хорошо, а что плохо, я вспоминаю свой собственный опыт постижения этих понятий.
О том, что хорошо, а что плохо, я узнавал из книг о Буратино, Чи-поллино, Незнайке.
Потом из рассказов Гайдара.
Потом из рассказов Джека Лондона.
А потом пришло время книг Ремарка, Хемингуэя.
К своим мыслям я тихо прибавил:
– Человек должен быть во что-то верящим. – И Злата тихо прибавила тоже:
– Вера – довольно банальная вещь.
Человек должен быть не банальным…
…Я не знал, что ответить, но был уверен в том, что такая гипотеза вряд ли понравилась бы нашим попам; и, видя мое молчание, Злата спросила уже серьезно:
– Вы не верите православной церкви?
– Я не верю церкви, которая является не православной, а государственной.
– Ладно, контрольный вопрос! – девушка изображала серьезность, но по ее лицу было видно, что удается ей это с трудом.
Она не спорила со мной, а пыталась обойти с фланга:
– Вы верите в то, что в этом году наступит конец света?
И я не стал изображать серьезность в ответ:
– Я даже не верю в то, что начало света уже наступило.
– Ну, а вопрос еще контрольней.
Только имейте в виду – вопрос будет сложным, – девушка напряглась; и я сделал то же самое.
– Вот если бы вы встретились с Богом, о чем бы вы его попросили? – И только после того, как она произнесла слова, расслабился.
Девушка задала вопрос, к той или иной форме ответа на который должен быть готов каждый.
Готов был и я:
– Я бы попросил Его: Господи, дай мне мудрости отличать то, что есть, от того – как должно быть…
…За словами, очень быстро, мне стало неловко за то, что я так беззастенчиво эксплуатирую неокрепшие мозги девушки; и я замолчал, улыбнувшись своей затее на прощанье.