Мяличкин с аппетитом уплетал шашлык и внимательно слушал коллегу. Затем он поднял глаза, промокнул губы салфеткой и спросил:
– Вы где проживаете, Александр Самсонович?
– Снял комнату на Церковной, недалеко от собора Иоанна Златоуста. Дом № 7. Там есть пустующий каретный сарай, в который я и ставлю автомобиль.
– Хорошо. Встретимся завтра, часов в восемь вечера, но уже в каком-нибудь другом месте. Предлагайте, вы здесь ориентируетесь лучше меня.
– Кафе «Флорен». Это на набережной, павильон на сваях.
– Прекрасно. Ну что ж, я, пожалуй, прогуляюсь. Честь имею.
Мяличкин оставил несколько купюр и поднялся из-за стола. Выйдя на тротуар, он неторопливо побрел по улице. «Незнакомый город можно узнать только тогда, когда исходишь его пешком. Малозаметные переулки, проходные дворы, тупики – все может пригодиться. Да и случай – тоже дело немаловажное, – мысленно рассуждал Константин Юрьевич. – Коллеги рассказывали, что однажды шел вот так офицер, а ему навстречу прохожий, вроде бы обычной конторской внешности. Ан нет! Что-то в нем показалось военному подозрительным; поплелся за ним и проводил до самого дома. Сел на лавочку, папироску закурил и ждет, а чего ждет – сам не знает. Но не прошло и четверти часа, как тот же самый господин появился, но уже с усами и бородой. «Зачем, спрашивается, он их наклеил?» – сразу насторожился наблюдатель… Остальное было делом техники. Оказалось, что немецкий агент спешил на встречу с информатором из Военного министерства. Установили надзор. Позже взяли обоих. А внимательному поручику из Главного штаба раньше положенного срока присвоили штабс-капитана. Вот что значит внимательность!»
Город зажег электрические фонари. Сонно застучали о мостовую железные колеса старых фиакров. В уличных кафе раздавался женский смех и хлопки откупоренного шампанского. Далекий красный глаз маяка то закрывался, то наливался кровью.
6
Черная магнолия
Теплое весеннее солнце играло с городом и портом. Его косые лучи, точно копья Георгия Победоносца, врезались в корпуса пароходов, покрывая позолотой их стальные тела. Окна домов искрились от яркого света и слепили прохожих. Цветущие вязы в окружении вечнозеленых туй и кипарисов казались расфранченной придворной знатью, шествующей в сопровождении слуг. У берега носились чайки. Когда одной из них удавалось выловить клювом рыбешку, другие завистливо кричали. В густой зелени пирамидальных тополей беспокойно щебетали чибисы и надрывались скворцы, устраивая перед избранницами брачные танцы. На дороге показался моторный кабриолет. Он пронесся, словно выпущенная из лука стрела, и быстро исчез за поворотом, оставив после себя густое облако пыли. Но и оно скоро рассеялось, уступив место тихой идиллии южного города. На набережной, напротив гостиницы «Мариино», возникла фигура молодой женщины с черной собачкой на поводке.
Мужчины, сидевшие за столиками в кондитерской у Верне, разом повернули головы – незнакомка и впрямь того стоила. Брюнетка увидела, что на нее смотрят, замедлила шаг, явно наслаждаясь мужским вниманием.
– Говорили, что на набережной появилось новое лицо: дама с собачкой, – отчего-то вслух выговорил Нижегородцев и отхлебнул глоток терпкого сухого вина.
Отложив «Русские ведомости» со статьей об открывшейся в Москве выставке воздухоплавания, Ардашев задумчиво проронил:
– Она гуляла одна… с белым шпицем.
– Позвольте-позвольте, сударь! Смею заметить, вы пропустили несколько строк. Вторым предложением у Антона Павловича было: «Дмитрий Дмитриевич Гуров, проживающий в Ялте уже две недели и привыкший тут, тоже стал интересоваться новыми лицами».
Адвокат повернулся. Перед ним сидел упитанный, круглый, точно пузырь, господин с редкими и какими-то общипанными усиками, чем-то напоминающими кошачьи. Он был одет в костюмную, слегка помятую тройку. Из жилетного кармашка свешивалась медная цепочка дешевых часов. Заношенная сорочка имела заломы на воротнике – верный признак частой и долгой носки. Покрытые пылью черные туфли казались серого цвета. «Вероятно, холостяк», – подумал Клим Пантелеевич и тут же сказал:
– Вы абсолютно правы. Но тогда мне следовало бы произнести не только упомянутое вами предложение, но и два последующих про этот павильон и их случайные встречи в городском саду. К тому же прошу обратить внимание, что в данном случае мы имеем далеко не полное сходство: у Чехова – блондинка, а перед нами – брюнетка, у него – шпиц, а здесь – пудель.
– Невероятно! Я искреннее поражен вашими литературными познаниями! – восторженно воскликнул толстяк и затряс щеками. – Позвольте быть с вами знакомым. Меня зовут Ярополк Святославович Сорокопятов. Я литературный критик; пишу книгу о ялтинском периоде жизни Антона Павловича. Нахожусь здесь, можно сказать, в командировке и так же, как и чеховский Гуров, – уже две недели.
– Клим Пантелеевич Ардашев, адвокат, – склонил голову в приветственном поклоне присяжный поверенный. – А это мой давний спутник – доктор Нижегородцев, Николай Петрович.
– Рад, чрезмерно, можно сказать, рад… – Сорокопятов вертел в руках пустой бокал и, сглатывая слюну, жадно глядел на початую бутылку Лафита № 17. Заметив это, Ардашев, осведомился:
– Вы позволите угостить вас?
– О да! С превеликим удовольствием! В компании с такими образованными людьми, можно сказать, сам Бог велел…
– Ну, тогда за знакомство!
– Вы так любезны…
Осушив содержимое бокала, литератор заметно повеселел:
– А вы, Клим Пантелеевич, давненько ли в Ялте?
– Сегодня первый день.
– А где остановились?
– Ну, мы поступили так же, как обычно делал Чехов, когда приезжал сюда на отдых: оставили вещи в гостинице, а сами решили осмотреться. Думаю, выбрать какую-нибудь подходящую дачу.
– И долго вы собираетесь ею пользоваться?
– Не знаю, право, – пожал плечами Ардашев, – ну уж по крайней мере лет десять.
– Десять лет? – Сорокопятов удивленно вскинул брови.
– Видите ли, – решил объясниться Нижегородцев, – мы собираемся купить в Ялте либо в ее окрестностях два дома. Прошедшая зима в Ставрополе была такой длинной и суровой, что Клим Пантелеевич уговорил меня отправиться на юг и обзавестись недвижимостью.
– Замечательное решение! Что может быть лучше, чем свой уголок на южном берегу. Такое разве что во сне пригрезится. – Он мечтательно прикрыл глаза и умиротворенно изрек: – Сидеть и писать под цветущей магнолией, любуясь на уплывающее в море солнце. Ах! Правда, мне такое счастье, видимо, уже не улыбнется…
– А вы не расстраивайтесь, – в глазах присяжного поверенного сверкнули озорные огоньки, – приезжайте к нам, когда захотите! Надоест у меня гостить – поживете у Николая Петровича, а потом снова ко мне.
– Вы меня просто удивляете своим поистине чеховским гостеприимством! – восторженно воскликнул новый знакомый. – Помню, как он потчевал меня: «Вы, – говорит, – голубчик, еще рюмку водки налейте и ветчинкой закусите. Непременно ветчинкой! И ни в коем случае соленым огурцом. Огурец он что? Соленая вода и только! А ветчинку-то в московских трактирах к водке всегда подавали. Ее в те времена «казенной закуской» нарекали. А вот следующую – тут уж никуда не денешься! – груздочком солененьким!..»
Ардашев не моргая уставился на собеседника и недоверчиво спросил:
– Вы что же, были знакомы с Чеховым?
– А как же? С самого девяносто шестого года…
– Простите, с како-ого? – подавился вином Нижегородцев.
– С девяносто шестого, – пожал плечами литератор. – А что тут удивительного? Мы случайно встретились на отдыхе в Кисловодске. И если хотите знать, это ведь именно я придумал это самое название – «Дама с собачкой»!
– Вы? – доктор оторопело уставился на писателя.
– Это, господа, случилось в августе. В то время я был учителем словесности у нас в Костроме. Подсобрал я деньжонок и отправился на воды. Так случилось, что поселился я тогда в той же самой гостинице, что и наш великий писатель. Виделись с ним на завтраках, раскланивались и как-то незаметно, можно сказать, подружились. Помню, стоим вдвоем перед Курзалом, а поодаль мадам – сущий ангел; на поводке у нее – мопс. Антон Павлович посмотрел на нее и как-то задумчиво произнес: «Дама с мопсом». А я и говорю: «Дама с собачкой звучит как-то интересней». «Ну, да, – согласился он, – так определенно лучше».